Их встретил главный архивариус, мистер Фолдэр. Он и сам выглядел так, будто его только что сняли с полки: сухой, тонкий, в одежде неопределённого серого цвета, идеально совпадающего с оттенком пыли на верхних стеллажах. У него были очки в тонкой оправе и выражение лица, говорившее, что лучший в мире звук — это тишина, а худший — шаги посетителей. Он был не хранителем. Он был первосвященником культа забвения.

— Распоряжение от Патриция, — Ваймс протянул ему бумагу, стараясь не нарушить местную экосистему резкими движениями.

Мистер Фолдэр взял документ двумя пальцами, словно тот был заразен. Он читал его так долго, что Ваймс успел мысленно выкурить целую сигару и начать вторую.

— Форма тридцать восемь-бэ, — наконец произнёс он, не глядя на них, его голос был сухим шелестом. — Запрос на ознакомление с делами об отлучении от ремесла, категория: незначительные дисциплинарные нарушения. Заполните в трёх экземплярах. Перо вон там. Не капать.

Констебль Моркоу, невозмутимый, как скала, на которой разбиваются волны идиотизма, взял три огромных листа и принялся их заполнять с той же сосредоточенностью, с какой он писал бы рапорт о конце света. Утро сменилось полуднем, а затем начало клониться к вечеру, слившись в один бесконечный, серый день. День бюрократической войны с мистером Фолдэром, который находил ошибки в заполнении («Здесь нужно указать не только имя, но и все известные прозвища, согласно циркуляру номер семь от года Празднования Тысячелетия»), и утомительного перебирания папок.

Дела, дела, дела. Сотни папок, похожих друг на друга, как две капли грязной воды. Булочник, изгнанный за «недостаточную воздушность круассана». Каменщик, чья стена имела отклонение в одну сотую дюйма от идеального отвеса. Портной, чей шов был признан «эстетически неудовлетворительным». К вечеру у Ваймса онемели пальцы, а в голове гудело от серой, монотонной карусели чужих неудач. В каждой папке — маленькая, высохшая, как осенний лист, трагедия.

— Это всё не то, — бормотал Ваймс, протирая уставшие глаза, под веками скрипел песок. — Здесь… здесь просто обида. Зависть. Мелочность. А я ищу… я ищу одержимость.

Моркоу молча принёс очередную стопку. Он был неутомим. Его спокойствие действовало Ваймсу на нервы, но в то же время не давало окончательно утонуть в этом бумажном болоте.

И тут Ваймс увидел её.

Она лежала почти на самом дне стопки, и она была другой. Тонкая папка из тёмно-синего картона, не серого или коричневого. С едва заметным тиснением: скрещённые молоточки и циферблат. Гильдия Часовщиков, Хронометристов и Изготовителей Устройств для Измерения Времени. На папке было выведено одно имя: Алистер Мамп.

Руки Ваймса действовали будто сами по себе. Он открыл папку. Внутри был всего один лист пергамента. Протокол изгнания. Он был написан сухим, безэмоциональным, каллиграфическим почерком, где каждая буква была произведением искусства и одновременно приговором.

Ваймс начал читать, и слова впивались в его мозг, как ледяные иглы.

«…по результатам аттестации изделия «Хронометр „Совершенство“», представленного мастером Алистером Мампом, комиссия отмечает следующее: при всей внешней безупречности изделия, его высочайшей сложности и эстетической ценности, следует отметить наличие микроскопической погрешности в годовом цикле, составляющей 0.001 секунды. Данное отклонение, хоть и неразличимое для непрофессионала и находящееся в пределах допустимого для изделий низшего класса, является недопустимым нарушением Стандарта Абсолютной Точности для мастера высшей категории. Вердикт: отлучение от Гильдии. Репутация: аннулирована».

Ваймс замер. Сердце сделало один тяжёлый, глухой удар. Он перечитал фразу ещё раз. И ещё. При всей внешней безупречности… Где он это видел? Точно. В отзыве на пекарню старого Граймса. Следует отметить… А это — из жалобы на Гильдию Мясников. Формулировки. Холодные, безжалостные, убийственно точные. Это был не просто похожий язык. Это был скелет, на который «Летописец» наращивал мясо каждой своей атаки. Это была ДНК его ненависти. Это был он.

Ваймс медленно закрыл папку. Тишина архива больше не казалась гнетущей. Теперь в ней звенело.

Он нашёл его.

Поздняя ночь. Кабинет Ваймса был островом тусклого света в океане спящего города. За окном Анк-Морпорк жил своей обычной жизнью: где-то вдалеке кричали, что-то с грохотом упало, проскрипела телега ночного золотаря. Обычные звуки. Но Ваймс их не слышал.

Он сидел за своим столом, и перед ним лежала тонкая синяя папка. Он должен был чувствовать триумф. Азарт охотника, загнавшего зверя. Вместо этого он чувствовал тяжесть, будто проглотил свинцовую гирьку.

Он посмотрел на Моркоу, который стоял у двери, прямой и невозмутимый, как часть дверного косяка.

— Моркоу. Мне нужно, чтобы ты кое-что выяснил. Неофициально. Этот Мамп… он жил на улице Точных Механизмов. Поспрашивай там. У старых торговцев, в пивных. Что за человек. Что с ним стало. Меня интересует всё, что было в тот год. Понял?

— Да, сэр, — кивнул Моркоу.

— И не светись. Просто слушай. Ты это умеешь.

Моркоу ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь. Ваймс остался наедине с папкой и его мыслями. Охота почти закончилась, но что-то было не так. Что-то мешало ему просто отдать приказ об аресте. Он чувствовал себя так, будто прочитал последнюю страницу в детективном романе и понял, что всё это время сочувствовал не тому персонажу.