«Скоро заступать. Надо бы подготовиться. А то раз и снова в бой, так и не успеть можно… построить коммунизм!» — советский доктор уверенно толкнула дверь, за которой блестело эмалированное изделие классической английской формы с высоким бачком под потолком и блестящей цепочкой… И даже запах был… ну, терпимый.

07 сентября 1937 года. Море у алжирского побережья, к северу от мыса Шершель.

Лёха дважды щёлкнул тумблером на панели приборов, мигнув лампочкой — коротко, почти весело, как если бы это был звонок в парадной, а не сигнал к боевому заходу. Затем, наклонившись вперёд и почти согнувшись, заглянул в крошечное окошко к штурману в разделяющей их переборке. Он скорчил рожу, замахал рукой и, выпучив глаза, показал кулак, а затем резко растопырил пальцы — мол, пошли крошить фашистов.

Если бы кто-нибудь вменяемый, знакомый с языком глухонемых, увидел эту немую пантомиму — его бы точно хватил кондратий. Но лейтенант Саша, просидевший скрючившись в своей конуре весь полёт, только заулыбался в ответ — радостно, пусть и с оттенком нервности. И, не поднимаясь, показал вверх большой палец.

«Хммм», — подумал Лёха. «Ничего более осмысленного в голову не пришло.»

Снова прикинув маршрут захода на крейсер, Лёха скривился так, что у него на лбу обозначились две яростные складки. Краем глаза он заметил справа вдали движение — над морем, на небольшой высоте, тройка светло-серых трёхмоторных бомбардировщиков нагло и беззастенчиво пёрла в атаку.

— Сука… — выдохнул он сквозь зубы. — Я тут с бомбами тащусь, как ишак беременный, пукнуть лишний раз боюсь, а эти сраные пипистроне парадным строем на наши транспорты маршируют.

Вдалеке вспухали грязно-серые клубы от разрывов, эсминцы включились в концерт, в попытке защитить транспорты.

— Итальяшки… вам же сюда тоже километров двести пятьдесят от Майорки лететь, — процедил Лёха. — Ну подождите. Я сейчас свой груз скину и вернусь, поучаствовать в вашем празднике жизни!

Он чуть подтянул штурвал, выравнивая машину перед сбросом. В животе зашевелилась холодная злость.

Он аккуратно положил самолёт на левое крыло. Фюзеляж завибрировал, перемазанный штурвал в руках налился тяжестью, словно сам чувствовал, как впереди сгущается светлое будущее.

Машина ровно пошла в снижение, скользя с рёвом, вжимаясь в воздух. Через пару минут Лёха выровнял её на высоте примерно сто пятьдесят метров. Справа, в двух километрах, рассекая волны и оставляя за собой красивую пену, спешили два республиканских крейсера. Самолёт стремительно проходил у них по носу.

Серый корпус мятежного крейсера становился всё больше и отчётливее. До него оставалось ещё две минуты полёта.

С глухим стуком распахнулись створки бомболюка, и тут левая красная лампочка бибикнула дважды. Лёха дал немного левую педаль, выжал и снова выровнял самолёт.

Все лампочки коротко пискнули. Идём ровно.

Он сбросил высоту до тридцати метров. Море неслось под ним чёрно-серым полотном, где с трудом различались гребни волн. А впереди уже виднелась широкая туша крейсера — стальная, с четырьмя огромными башнями, развернутыми в сторону преследователей, с тонкими стволами зениток, нащупывающих свою жертву. Угрюмая и холодная.

Ещё минута. Самолёт нёсся низко над водой на боевом курсе. Ещё минуту — и сброс.

И тут в небе, прямо перед ними, вспыхнула яркая Хиросима.

Это была не «вспышка». Это было ОНО. Ярость солнца, растёкшаяся по воздуху, слепя всё вокруг. Инстинкты сделали всё за него: глаза зажмурились, руки сами собой чуть потянули штурвал на себя — лишь бы не впилиться в воду вслепую.

Самолёт вдруг словно вспух, его тряхнуло, повело, как будто он наскочил на лежачего полицейского в своём стремительном полёте.

Бомбы ушли в свой последний полёт.

Перед глазами Лёхи всё ещё плавали радужные круги — как от сварки, от внезапно включённой дуги прямо в лицо. Сквозь боль и слёзы он потянул штурвал на себя, стараясь перепрыгнуть надвигающуюся тушу крейсера. Он почти не видел, скорее чувствовал, как реагирует самолёт.

Серый корпус крейсера возник прямо перед ними — огромный, страшный, летящий навстречу. Мгновение — и под брюхом самолёта промелькнули башни. Тёмные пятна, грозные, с зияющими жерлами.

И тут что-то стукнуло их в крыло. Глухой удар, будто кто-то снаружи саданул по правому крылу кувалдой. Самолёт дёрнуло, потащило вбок, словно в воздухе кто-то схватил его и потянул. Лёха инстинктивно отработал нарастающий крен.

Сзади, в глубине ревущего неба, что-то резко и яростно хлопнуло — короткий, смачный взрыв, будто кто-то с силой швырнул раскалённую плиту в воду. Самолёт чуть дрогнул от отражённой волны, металлический корпус прозвенел натянуто, как струна.

Лёха не успел даже вздрогнуть, как пришло продолжение. Второй взрыв разорвал тишину мгновением позже — громче, злее. Казалось, удар прошёл прямо сквозь воздух, точно хлыст, с хриплым звоном и сухим гулом. Самолёт повело, затрясло, будто его окатили мощным шквалом сзади.