Самая продолжительная и ожесточенная борьба за ликвидацию церкви велась в Виргинии. Хотя конституция Виргинии 1776 года гарантировала «свободное исповедание религии», а законодательное собрание штата приостановило взимание религиозных налогов, англиканская церковь в 1776 году фактически не была упразднена. Многие лидеры Виргинии, такие как Патрик Генри, были готовы согласиться на некое подобие множественных установлений, но другие, во главе с Джефферсоном и Мэдисоном, хотели покончить с любой формой государственной поддержки религии. Они хотели выйти за рамки призыва Джона Локка к религиозной терпимости; им нужна была религиозная свобода, а это совсем другое дело. В результате законодательное собрание штата зашло в тупик почти на десять лет. В конце концов, тупик был преодолен в 1786 году принятием знаменитого Статута о религиозной свободе Джефферсона, который упразднил англиканский истеблишмент в Виргинии.

Поскольку многие основатели придерживались либеральных и просвещенных убеждений, политика в эпоху революции, как правило, преобладала над религиозными вопросами. Во время революции в прессе стали преобладать политические, а не религиозные труды, а духовенство потеряло часть своего возвышенного статуса в пользу юристов. Революция разрушила церкви, прервала обучение священнослужителей и политизировала политическое мышление людей. Старые церкви оказались не в состоянии справиться с быстро растущим и мобильным населением. Доля выпускников колледжей, принимавших участие в служении, упала, а число прихожан резко сократилось. По оценкам, едва ли один из двадцати американцев был официальным членом церкви. [1447] Все это привело к тому, что не один историк пришёл к выводу, что «в своей основе Революция была глубоко светским событием». [1448]

Многие религиозные лидеры сами искренне одобряли эту предположительно светскую революцию и её либеральные импульсы. Большинство протестантских групп не могли представить себе большей угрозы для религии, чем Англиканская церковь, и поэтому просвещенным рационалистам не составило труда мобилизовать протестантских диссентеров против устоявшейся Англиканской церкви. Немногие священнослужители почувствовали какую-либо опасность для религии в многочисленных декларациях о свободе вероисповедания и деструктуризации Англиканской церкви, которые имели место в большинстве штатов к югу от Новой Англии. Даже в Массачусетсе и Коннектикуте, где религиозные учреждения существовали, но были пуританскими, а не англиканскими, конгрегациональные и пресвитерианские священнослужители ссылались на просвещенную религиозную свободу против тёмных сил-близнецов британской гражданской и церковной тирании, не боясь нарушить свои собственные особые союзы между церковью и государством. Исходя из всего этого просвещенного и либерального мышления, создатели Конституции 1787 года, естественно, запретили религиозные тесты для получения любой должности или общественного доверия в Соединенных Штатах.

В то же время влияние просвещенного либерализма подтачивало основы кальвинизма, да и всех ортодоксальных христианских верований. Просвещение говорило людям, что они не грешны, а от природы добры, обладают врожденным нравственным чувством, и что зло кроется в порочных институтах церкви и государства. Рациональный деизм Просвещения не ограничивался гостиными утонченного дворянства, а выплескивался на улицы. Антирелигиозные труды Итана Аллена, Томаса Пейна, графа де Вольнея и Элиху Палмера обратились к новой популярной аудитории и дали многим простым людям понять, что разум и природа так же важны (и загадочны), как откровение и сверхъестественное. По крайней мере, на какое-то время Просвещение, казалось, подавило религиозные страсти американского народа. [1449]

Однако все эти акценты на народной неверности и религиозном безразличии в революционной Америке вводят в заблуждение. Он отражает лишь поверхность американской жизни. Масса американцев не потеряла свою религиозность в 1776 году, чтобы вновь обрести её несколько десятилетий спустя. Конечно, низкая доля членов церкви не свидетельствует о религиозной апатии населения, но только не в Америке, где принадлежность к церкви долгое время была вопросом опыта обращения индивида, а не, как в Старом Свете, вопросом рождения. [1450] В традиционных европейских обществах принадлежность к доминирующей религии была автоматической; люди рождались в своей религии, и эта религия могла продолжать упорядочивать их жизнь, в ритуалах рождения, брака и смерти, даже если они оставались религиозно индифферентными. В таких обществах важным религиозным решением для человека был разрыв с религиозным объединением, в котором он родился. Следовательно, религиозное безразличие могло существовать наряду с обширным, хотя и чисто формальным, членством в церкви. Но в Америке все стало наоборот: религиозное безразличие означало полное отсутствие религиозной принадлежности; важным решением было вступление в религиозное объединение. Люди, которые хотели иметь религию, должны были активно и ревностно работать над её продвижением. Поэтому огромные всплески религиозного энтузиазма могли существовать наряду с низким уровнем членства в церкви. Членство, конечно, сильно отличалось от посещения церкви; в старых традиционных церквях только члены церкви могли участвовать в Святом причастии и голосовать в церковных делах. [1451]

Таким образом, относительно небольшое число настоящих прихожан не говорит о том, что американцы стали слишком секуляризованными или чрезмерно антагонистичными по отношению к религии. Конечно, в годы революции были яростные проявления народной враждебности к дворянскому духовенству с его докторской степенью и другими аристократическими претензиями. Однако этот эгалитарный антиклерикализм едва ли представлял собой широко распространенное неприятие христианства большинством простых людей.

Действительно, общее число церковных общин удвоилось в период с 1770 по 1790 год и даже опередило необычайный рост населения в эти годы; а религиозное чувство людей стало сильнее, чем когда-либо, хотя теперь они были привержены самым разным религиозным группам. Религия не была вытеснена политикой Революции; напротив, как и многое в американской жизни, она была радикально преобразована.

По мере того как старое общество XVIII века распадалось, американцы пытались найти новые способы связать себя воедино. Мощные демографические и экономические силы, подкрепленные эгалитарной идеологией Революции, подорвали то, что осталось от политических и социальных иерархий XVIII века. По мере того как образованные дворяне создавали новые космополитические связи в своих научных обществах и благотворительных ассоциациях, все большее число простых и средних людей объединялось и находило утешение в создании новых эгалитарных и эмоционально удовлетворяющих организаций и сообществ. Самым важным для простых людей было создание беспрецедентного количества религиозных общин.

Старые государственные церкви, связанные со Старым Светом, — англиканская, конгрегациональная и пресвитерианская — были вытеснены новыми, а в некоторых случаях и вовсе неслыханными религиозными деноминациями и сектами. Ещё в 1760 году Англиканская церковь на Юге и пуританские церкви в Новой Англии составляли более 40 процентов всех конгрегаций в Америке. Однако к 1790 году эта доля религиозных ортодоксов уже упала ниже 25 процентов, и в последующие десятилетия она продолжала сокращаться. Все больше людей обнаруживали, что традиционные религии мало что могут предложить им в духовном плане, и начинали искать утешения и смысла в других местах.