Когда он вырос, он смог понять, на что решилась его мать ради него, но, тогда, он молча винил ее в том, что она больше не хочет тратить деньги на него.

Осознав свою ошибку, он хотел вернуться в селение после посвящения в рыцари, чтобы извиниться и как-то помочь матери, но не успел.

Сигурд сообщил ему, что их мать умерла чуть позже того, как ему исполнилось пять лет от какой-то заразы, принесенной бежавшими из другого села людьми. Он, и еще несколько детей постарше, выжили, остальные жильцы погибли от лихорадки. Их дом сожгли, чтобы никто больше не заразился, а детей, спустя какое-то время, разобрали жители других домов, где пристроили к самой грязной и тяжелой работе. Сигурду, в силу возраста, не нашлось ни работы, ни угла. Никто не захотел кормить лишний рот зимой, но один из соседей, все же сжалился над ним и отвел мальчика к дверям замка Воронов. По случаю ночи, воины, охранявшие ворота, отказались их открывать, надеясь, что нищий ребенок уберётся восвояси, и ему пришлось ждать до утра, пока откроются ворота и за ним выйдет наставник. Или не выйдет никто. Начиналась зима, и взрослые вполне могли попросту не успеть спасти его. Ночью разыгралась метель, и едва прикрытое лохмотьями тело почти скрылось под снегом.

Стражи пытались прогнать его. Никому не хотелось выходить утром, чтобы убрать замерзший труп. Но мальчик не погиб и не ушел. Он простоял до самого утра у ворот замка и вошел внутрь сам. Правда, при этом, на его плече, где кожа почернела в прорехах, лежала рука Мастера Меча, одного из наставников рыцарей.

Сигурд, замерзший до помрачнения рассудка, всю дорогу звал его отцом, хотя оба брата своих отцов не знали. Реакция замерзшего ребенка была понятной и естественной в этих обстоятельствах. Многие из учеников хотели бы иметь такого отца.

Крепкий статный воин, несмотря на полученную в каком-то бою травму, заставлявшую его хромать, шел размашисто и твердо. Волевое лицо, на котором почти не было морщин, но сохранившее несколько мелких шрамов было всегда гладко выбрито, и даже когда он улыбался, было ощущение, что он бросает вызов всему миру. Взгляд чуть раскосых, и из-за этого слегка хищных глаз, был задумчивым, но не настолько, чтобы под ним не трепетали даже те, кто уже стал полноправным рыцарем. Он был не так уж молод. Боевого опыта ему было не занимать, но, как учителю – ему не всегда хватало терпения, из-за чего его ученики частенько получали множество наказаний за малейшие оплошности, но его любили, в немалой степени за обилие всевозможных историй из его прошлой жизни, которые он, не скупясь, рассказывал вечерами у костра.

Он единственный пожелал выйти из теплых помещений цитадели к нищему замерзшему мальчишке, за что Антей между делом его поблагодарил, но тот лишь отмахнулся, пряча свою доброту за маской безразличия.

— Я просто вышел развеяться после завтрака.

Он сказал это, не учтя того, что Антей прекрасно знал, что завтрак начинается гораздо позже рассвета, после общей медитации, на которой в тот день Мастер Меча отсутствовал, но настаивать не стал.

Антею жаль было этого человека, как и многих других погибших в тот день наставников, несмотря на их ложь, зачем-то возведенную в ранг истины.

На этой мысли темнота и тепло, наконец, снова окутали его сознание.

Он проснулся, ощущая блаженное тепло и неведомую раньше мягкость постели. Как ни старался – он не мог открыть глаза. Что-то на лице мешало ему, и он дернулся, чтобы поднять руки и содрать это. Однако, оказалось, что он крепко привязан к своему ложу. Запястья, лодыжки, шею и тело охватывали прочные мягкие ремни, и как ни старался – порвать их он не мог. Он какое-то время дергался в этих путах. Каждое движение вызывало слабые металлические звуки – кожаные путы крепились к основанию его лежбища цепями.

– Тише, ты повредишь швы.

Голос, прозвучавший откуда-то сверху, был мягким. Он определенно принадлежал немолодому мужчине. Вместе с голосом пришел и окреп запах лекарств, который, казалось, всегда и везде был одинаковым, там, где люди хоть каким-то образом занимались врачеванием тел.

– Ты в лазарете. Все в порядке.

Он попытался задать единственный мучивший его вопрос, но не смог, всё из-за той же повязки. У него получилось лишь невнятное мычание, но врач его понял.

– Твой брат здесь. С ним тоже все хорошо.

Только после этих слов Антей хоть немного, но успокоился.

– Ты сильно обгорел. Доспехи и одежду пришлось буквально сдирать с тебя. Больше пятидесяти процентов кожи пришлось заменить на искусственную, в том числе и на лице, но мы справились.

В речи врача возникло ощутимое самодовольство.

– Через несколько дней снимем повязки, и ты сможешь говорить и увидеться с братом. А пока – отдыхай. И не дергайся. Не хотелось бы, чтобы так хорошо сделанная работа, оказалась испорченной.

А потом врач исчез. Едва слышно зашуршав одеждой, он отошел от Антея и исчез.

Он остался в неизвестности, один. Невыносимо зудела приживающаяся кожа. Слезились восстанавливающиеся глаза, но хуже всего была неизвестность. Врач более не появлялся, а те, кто подходил к нему, не желали с ним разговаривать.

Он не знал, сколько прошло времени. День, неделя, месяц? Он лежал в одной и той же позе, тело деревенело. Он уже начал бояться, что больше никогда не сможет даже ходить, но его так и не отвязывали.