У Элен накопилась тысяча вещей, которые она хотела мне рассказать, и мне не приходилось поддерживать разговор, пока она засыпала меня рассказами о светской жизни сестер и матери, на которые мне было плевать, как на прошлогодний снег. Она встретила меня заговорщицкой улыбкой и сообщила, что у нее есть одна очень важная новость, которую она держит на сердце вот уже две недели, но не собирается сразу выкладывать, нечто очень важное, что изменит мою жизнь, поклялась она, но пусть я еще помаюсь: Потом, время терпит.

После обеда она заново причесалась, устроилась в высоком кресле в своей гостиной и заявила, что готова к нашему сеансу, но я впервые отказалась рисовать ее в этой позе и предложила перейти в сад, на скамью у колодца, или же поставить стул у зарослей самшита, или даже пусть стоит, почему бы нет?

— От этой жары сдохнуть можно, — запротестовала она. — Нам будет лучше внутри.

— Нет, будет лучше, если мы окунемся в природу, во внешнюю жизнь. Тебе не хочется сменить позу?

— Да нет, не очень. А зачем? Ты же все равно будешь рисовать меня. И потом, скоро дождь пойдет. Придется спешно спасаться.

— Тучи пройдут мимо. Дождя не будет. Ну же, идем в сад.

Я вышла, не оставив ей времени на ответ, взяла стул, опробовала разные места и в результате пристроила его у большого куста алых роз. Элен уселась на стул, я попросила ее откинуться на спинку, с прямыми плечами, скрестить руки и принять невозмутимый вид. Потом села сама на табурет, напротив нее, положила блокнот на колени и принялась работать сангиной. Я сделала так, как подглядела у Винсента: наметила линию горизонта на уровне двух третей листа. Эта простая линия освободила меня, и в голове сложился будущий рисунок.

— Так ты не хочешь узнать новость, которую я для тебя приберегла? — спросила она минуты через две, стараясь не шевелить губами. — Это касается твоего отъезда в Нью-Йорк.

Я перестала рисовать, приподняла голову. И она заметила улыбку, которую мне не удалось скрыть.

— Что происходит? Ты нашла выход?… Или отказалась от своих безумных планов?

— Я не уверена, что поеду в Нью-Йорк, я, конечно, уеду, но у меня все спуталось в голове. Думаю, я кое-кого встретила.

— Что ты хочешь сказать? Или ты встретила, или ты не встретила.

— Просто я не знаю, что из этого выйдет.

Элен встала, подтащила свой стул и села напротив. Поглядела по сторонам и наклонилась ко мне.

— Это Жорж?

— Если б это был он, я бы не сказала, что кого-то встретила.

— А кто тогда?

— Один художник, отец лечит его в Овере.

— Он болен!

— Не очень. Немного чудной, и все.

— Известный?

— Его очень ценят, но его работы не покупают, это так сложно.

— И что между вами было?

— Ничего. Ну, я его поцеловала.

— Что?!

— Один раз, всего один раз.

— Ты влюбилась в него?

Дождь, который давно собирался, хлынул, когда я вернулась в Овер. Я надеялась успеть до него, но, когда я вышла из здания вокзала, пришлось открыть зонтик. Я шла, низко склонив голову, когда недалеко от нашего дома меня окликнул голос:

— Эй, Маргарита!

Винсент пытался с грехом пополам укрыться под козырьком у входа в дом Морелей.

— Винсент! Как дела?

— Я заходил к тебе, но никого не было, я подумал: может, она не хочет меня видеть.

— По средам я бываю у моей подруги Элен и… Этим утром я вас искала, но так и не увидела.

— Я обнаружил чудесный уголок на природе, неподалеку отсюда, долго работал, а на обратной дороге меня застал дождь, я не хотел замочить полотно.

— Встаньте здесь, вы весь промокли.

Я прикрывала его как могла своим зонтиком, но места не хватало на двоих и его картину. Он держал ее на весу, чтобы ее не коснулись брызги ливня.

— Я могу проводить вас на постоялый двор, — предложила я. — Можете укутать ее своей курткой. Если поторопимся…

— Это ее не спасет. Лучше я подожду; так ей ничего не грозит. Просто холст не лучшего качества.