Я уже было решил размять руки партией в биллиард, как вдруг меня окликнули.

— Владислав Антонович! Господин Тарановский!

Оглянувшись, я увидел, что ко мне спешит молодой князь Оболенский, тот самый, что помог разоблачить Селищева. Он был в компании двух молодых людей: юноши в цивильном платье и гремевшего шпорами гусара в красных чакчирах, с таким же красным лицом и лихо закрученными усами, переходящими в густые кучерявые бакенбарды.

— Тарановский! Какими судьбами?! — воскликнул князь, еще издали раскрывая руки для объятий. В его голосе не было ни тени удивления, словно встретить сибирского дельца в Английском клубе было для него совершенно обычным делом. — Господа, позвольте представить. Человек, который вернул небезызвестного вам господина Селищева из мира шулерства обратно к добродетели!

— Ба! Неужели такое возможно? — развязно воскликнул гусар, энергично пожимая мне руку.

— Наслышан об этой истории. Вы честный человек, исполнивший свой долг! — неожиданно басовитым, солидным голосом приветствовал меня молодой человек.

— Не желаете ли составить нам компанию? — Оболенский кивнул на карты. — Мы тут развлекаемся понемногу. Баккара. Самая честная игра — чистая удача!

— Охотно! — кивнул я и сел за стол. Разумеется, в 21 веке я о таких карточных играх, как штос и баккара, даже не слышал, но Левицкий в долгие осенние ночи на Амуре неплохо меня поднатаскал.

Игра шла неспешно, ставки были не разорительными, но ощутимыми. Я играл с холодным расчетом, не проявляя ни радости при выигрыше, ни досады при проигрыше. Для них это была игра на удачу, для меня — на теорию вероятности. Через полчаса, оказавшись в небольшом плюсе, я отодвинул стулья.

— Благодарю за компанию, господа, но фортуна — дама капризная, не стоит злоупотреблять ее расположением.

Оболенскому мой ход явно понравился.

— Мудро! — рассмеялся он. — А раз так, не угодно ли вам отобедать с нами? Мы как раз хотели в «Яр». Тамошние стерляди в шампанском способны воскресить и мертвеца!

— Я бы рад, господа. Составить вам компанию, но ехать уж больно далековато. К тому же «Яр», как я убедился, — такое место, куда легко зайти, но которое крайне трудно покинуть! — с сожалением отказался я.

— Владислав, тогда, может быть, заглянем к Оливье? — переглянувшись со спутниками, спросил князь. — Это много ближе, на углу Кузнецкого моста и Неглинной!

— Вполне! — согласился я.

Ресторан Люсьена Оливье оказался натуральным центром новой, буржуазной Москвы. Если Английский клуб дремал в объятиях аристократической традиции, то «Эрмитаж» кипел энергией денег и удовольствий. В просторном белоснежном зале, сверкающим хрусталем, серебром и крахмальной белизной скатертей, воздух был наполнен гулом сотен голосов, звоном бокалов и тонкими ароматами французской кухни. Публика за столиками радовала разнообразием, демонстрируя все типажи московского света: седовласые сановники в вицмундирах оживленно беседовали с купцами, а набриолиненные гвардейские офицеры в парадном любезничали с модными дамами в изысканных парижских туалетах.

— Вот она, жизнь! — провозгласил Оболенский, когда проворный официант уже наливал в наши бокалы ледяное «Клико». — Люблю это место, господа — тут все кипит, все как будто мчится вскачь!

— Кстати о скачках. Вчера был на ипподроме, господа, — подхватил гусар. — Поставил «беленькую» на Грома, жеребца Федора Ивановича. Скакал как бог, но у самого финиша его обошел какой-то английский жеребец, купленный Морозовым за бешеные деньги. Право слово, эти купцы скоро и жен себе из Англии начнут выписывать!

— Английские жены, по крайней мере, не так разорительны, как французские актрисы, — лениво протянул безусый юноша, разглядывая пузырьки в своем бокале. — Месье де Вальмон подарил мадемуазель Фифи из театра Корша карету. Она проездила на ней неделю и заявила, что рессоры слишком жесткие для ее нежной натуры. Теперь он заказывает ей новую!

— Фифи! — фыркнул Оболенский. — Господа, это же дурной тон. Ее прелести уже давно не стоят такого внимания. Вот Полина из цыганского хора… Она вчера так пела «Очи черные», что я едва не подарил ей свою тверскую деревеньку. Вовремя удержался, да и то лишь вспомнив, что она уже заложена!

Они расхохотались. Я сидел молча, попивая вино, и чувствовал себя антропологом, изучающим повадки экзотического племени. Эти люди, владевшие состояниями и громкими именами, жили в мире, где главной проблемой были жесткие рессоры кареты и заложенное имение. Прям как в 21 веке — стоит выпить в мужском кругу, как начинаются разговоры: тачки, бабы, гонки, понты…

— А вы, господин Тарановский, не находите, что женщины — самое невыгодное вложение капитала? — вдруг повернулся ко мне Оболенский.

Я сделал небольшой глоток, выигрывая время, чтобы придумать остроумный ответ.

— Отчего же, князь. Красивая женщина рядом — это прекрасная инвестиция в собственную репутацию. Проблема лишь в том, что дивиденды с этого капитала очень трудно закрепить за собой — не успеешь отвернуться, и вуаля, их уже получает кто-то другой!

Мой ответ вызвал новый взрыв хохота. Что ж, похоже, меня приняли за своего. Но, слушая их беззаботную болтовню, я думал о Кокореве. Вот он настоящий хищник этого мира, а не эти позолоченные птенцы. И разговор с ним потребует совсем других аргументов, нежели остроты о женщинах и лошадях.