Машинка противно залязгала у Федькиного уха.

Потом мать посадила его в большую лохань и мылила огромным куском мыла так, что Федька чуть не расплакался.

— А цыпки какие у беса, цыпки!— повторяла мать и снова намыливала.

Отец приехал к вечеру, сел посреди комнаты на стул, позвал Федю и, легонько обхватив его коленками, развязал свёрток. Глянула оттуда золотистая бляха, сверкнул лаком чёрный козырёк фуражки, и у Феди сердце дрогнуло. А отец улыбался.

— Вот, Федька, тебе обмундирование, меряй, а я погляжу.

Федя стоял посреди комнаты во всём блеске нового мундира, любовно поглаживал школьную бляху и очень жалел, что её закрывает пиджак. Мать опустилась на коленки и подшивала штаны. Только сестра Нюра смотрела на Федю иронически. Нюра училась в четвёртом классе, и для неё Федькин костюм ничего не значил. Её интересовал новый портфель с большими кармашками и треугольным замком.

... Утро пахло речкой. На пожухлой траве роса кипела разноцветными блёстками. Чан и Сивка стояли возле конюшни и тёрлись мордами, точно будили друг друга. За станцией, у самого леса, словно кто-то по небу размазал жёлтую краску, и она светилась неровно, вперемежку с синими полосами. Через несколько минут Федя стал чувствовать всякие неудобства. Фуражка с блестящим козырьком сжимала виски, портфель, который почти ехал по траве, стал совсем мокрым и бил по ноге, да ещё Нюрка без конца дёргала Федю за руку.

А идти надо было до станции, потом сесть на проходивший пассажирский поезд Москва — Воркута и ехать двадцать минут до Каменки, где находилась школа для детей станционных служащих. По дороге Федя вспомнил, что они с Сёмкой ещё не доделали ракету, которая закопана в огороде деда Дмитрия, и что, наверное, подбитый скворец, которого они с товарищем кормили каждое утро, проснулся, требуя еды.

И Феде так захотелось снова вернуться домой, побежать к Сёмке, что он невольно выдернул свою руку из Нюркиной.

— Не балуй, — по-взрослому сказала Нюра, но Федя уже шёл самостоятельно, думая только о Сёмке и жалея, что домой вернуться нельзя.

Школьников на станции собралось человек пятнадцать, половина из Петровки, откуда их привезли на подводе. Среди них был и Петька, сын дорожного мастера, который тоже впервые шёл в школу. Но подходить к нему было неохота, потому что Петька любит показывать рожи.

Вот и сейчас он снова состроил рожу и спрятался за колонну, и если бы не портфель, который почему-то всё время мешал Феде, то можно было бы запустить в Петьку чем-нибудь.

Зелёный большущий паровоз прошёл рядом, дунул в землю и вздрогнул. Дрожь его передалась всем вагонам, и они остановились.

В вагоне Федя увидел самого настоящего моряка. Он выворачивал карманы и что-то искал. Под лавку закатилась серебряная пуговица. Моряк мельком взглянул на неё и продолжал поиски. Федя подал ему пуговицу, но тот махнул рукой:

— Возьми!

Федя хотел показать пуговицу Нюре, но она оживлённо болтала с подружкой. Тогда он решил обследовать весь вагон. Федя прошёл почти к самому тамбуру и вдруг увидел машину. Он никогда не видел такую машину. Она была плоская, с высокими колёсами, с пригнувшимся шофёром. Её держал мальчик лет шести.

— Дай посмотреть, — сказал Федя.

— Нет! — сказал мальчик и прижал машину к груди.

— Я тебе дам вот что, — сказал Федя и вытащил пуговицу с выпуклым якорем.

Мальчик взял пуговицу и дал машину.

— Это гончая, — сказал мальчик. — У меня и другие есть. Даже экскаватор. Идём покажу.

Федя колебался. Если сказать Нюре — не пустит. А он ведь только на минуточку. И Федя поспешил за мальчиком через тамбурный переход в другой вагон.

Глаза у Феди разбежались. Он брал то одну, то другую игрушку, крутил колёса, и все они чудесно жужжали, трещали, а экскаватор, как жираф, гордо поднимал и опускал шею. Вагон на минуту остановился, а потом снова закачался, двигая игрушки и раскачивая ковш экскаватора.

«Вот бы Сёмке показать, — подумал Федя, — он не поверит...»

Дверь отворилась. Вначале Федя увидел ноги, потом растерянное лицо проводника и за ним Нюру с моряком. Нюрка ревела.

Федя улыбнулся.

— Я здесь, — бодро сказал он.

— Осьминог меня скрути, я же этому беглецу пуговицу давал! — забасил моряк.

Федька поминутно оглядывался: все говорили как будто о нём и не о нём. Каждый винил себя. Только Нюра, размазывая слёзы, повторяла:

— Я маме всё расскажу!

Сердце у Феди заныло. Он понял, что в школу не попадёт, и вспомнил лицо мамы, такое радостное, вспомнил, как она поцеловала его на прощание и легонько толкнула в плечо. Слёзы подступили к самым глазам, но Федя сдержался.

А когда на следующей станции Нюра с Федей сошли с поезда и стояли в полной растерянности, к ним подбежала дежурная.

— Как же это вы, мои миленькие, школу проехали? — распевая каждое слово, говорила она. — Что же мне делать? Начальник поезда просил, чтобы сделала что-нибудь. А что я могу сделать? Как же это вы, мои миленькие?..