— И что ты почувствовал?

— Взбесился я, — ответил Финни, ложась на кушетку и поглаживая пистолетом по животу. — Да и как не взбеситься? Глория уже полтора года ничего не делает. После «Пляжа на заре» ни разу нигде не снялась.

Фильм и сборов не сделал, и шедевром не был. А я — в главной роли в крупнейшем телесериале «Питер и Джордж». И вот сидим мы с Джорджем в пивнушке, любимцы сорока двух процентов телезрителей, а этот гад буфетчик ни разу про нас не слыхал!

— И что ты почувствовал?

— Что ненавижу его со всеми потрохами, вот что! Поганец! Плетет про Пола Ньюмена и Стива Маккуина, какие они великие актеры! А ведь все знают, что они и играть-то не умеют. Гоняют на мотоциклах голыми по пояс и зыркают в камеру, вот и все их лицедейство. Считается, что у них соблазнительный вид и жены их тоже соблазнительные. Ну, и что с того?

— Соблазнительные жены… — повторил доктор Эйк.

— Вот-вот. Можно подумать, моя не соблазнительна. Соблазнительнее не бывает. Бюст — четвертый номер, и стоит торчком. Ты не можешь не признать, что она и впрямь заводит.

— И какие чувства это у тебя вызывает?

— Прекрасные, — ответил Финни. — То есть раньше вызывало, пока я не узнал от буфетчика, что по вторникам и четвергам Глория приходит в «Эль-Греко» с каким-то бородатым толстяком.

Он сел и медленно сжал рукоятку пистолета. Доктор Эйк сделал вид, будто не заметил этого движения.

— Не совсем понимаю, — нахмурившись, сказал он.

— Все ты понимаешь, козел двумордый.

— Значит, когда буфетчик упомянул бородатого толстяка, ты решил, что речь идет обо мне?

— Ничего я не решил. Просто припомнил, кто из моих знакомых — подонки. Потом — кто из этих подонков имеет мясистые телеса и носит козлиную бородку. Вот ты и получился.

— Ты полагаешь, что сделал правомерный вывод? — спросил доктор Эйк.

— Да.

— И что было дальше?

— Я сказал Джорджу, что убью мерзкого сукина сына.

— Что ты почувствовал, когда злился на меня?

— Ничего хорошего. Мои чувства будут куда слаще, когда я всажу пулю в твое толстое пузо.

— Почему ты считаешь меня толстым? — с неподдельным любопытством спросил доктор Эйк.

— Потому что ты и есть толстяк. Самодовольный раздутый немецкий боров.

— Ты всегда считал меня жирным?

— Нет. Кажется, до сих пор ни разу не замечал этого. Не обращал внимания. Но теперь вижу: ты — грузный, жирный, сальный негодяй.

— Значит, твое мнение обо мне изменилось совсем недавно?

— Ты чертовски прав, шмат прогорклого сала!

— Вообще-то фамилия у меня голландская, а не немецкая, — сказал доктор Эйк. — И я совсем не толстый. Ростом под метр девяносто, а вес у меня меньше центнера. Я просто плотный. Вот почему ты никогда не считал меня толстяком.

— Ошибаешься, — заявил Питер Финни. — Я не считал тебя толстяком просто потому, что никогда не обращал на тебя внимания, вошь ты небритая.

— Двадцать процентов мужчин, живущих в Лос-Ан-джелесе, имеют избыточный вес, — сказал доктор Эйк. — И многие местные толстяки носят бороды.

— Это не имеет значения, — заявил Питер. — Потому что ты и есть тот гаденыш.

Доктор Эйк смиренно вздохнул.

— Ты заблуждаешься, Питер. Ты просто убедил себя, что это так.

— Я точно знаю, что это так.

Доктор Эйк покачал головой.

— Ты был зол как черт, когда вошел в бар, — сказал он. — Болтовня буфетчика уязвила тебя. Но потом, когда тот же самый буфетчик, который, по твоим собственным словам, ничего не знает, упомянул имя твоей жены и брякнул, что-де она встречается с каким-то таинственным бородатым толстяком, ты сразу же подумал, что этот толстяк — твой психоаналитик. Почему?

— Потому что ты — он и есть, — упрямо повторил Финни, но пистолет все-таки опустил.

— И ты ни разу не подумал ни о ком другом? Почему?

— Ну, не знаю, — помявшись, ответил Финни.

— Ты пытался вытянуть из буфетчика подробности? Разузнать побольше?

— Нет.

— Почему?

— Не хотелось.

— Ты не мог не придать случившемуся большого значения и не попытаться все разнюхать.

— Когда буфетчик заговорил, я сразу же решил, что все ясно как день. Понял, о ком он ведет речь. Во всяком случае, мне так казалось.

— А теперь?

— Теперь уж и не знаю. Но, когда я подумал о тебе, мне вспомнился наш прошлый сеанс и мой рассказ о матери, о неумении ладить с людьми, о сомнениях в верности Глории.