Стоило мне задать самому себе эти вопросы, мое сознание… или уже не мое… В общем, в голове появилась четкая, очень уверенная мысль – да. Все происходящее – правда. Ты, Олежа, – аристократ теперь. Причём, судя по многозначительным вздохам Захара, которые перемежались в его рассказе с испуганными взглядами, – аристократ с «нюансами». За-ши-бись!

Если все же допустить, что дед не сумасшедший, а я не лошара, которого сейчас разводят, то… Твою ж мать. Только я, наверное, мог оказаться в подобной ситуации. Перенестись в прошлое и попасть в тело графского сына, которого принимают за идиота. А именно об этом и говорят упомянутые Захаром «странности» и те взгляды, которыми на меня смотрят остальные участники спектакля.

Кстати, мой оппонент сразу ведь говорил что-то подобное. Мол, чудаковатость моя всем известна. И еще, получается, он меня узнал. Дуэль предложил, даже при том, что видок сейчас у «графского сына» – просто жесть. Как голодранец выгляжу. Но мужик с усиками сразу понял, кто перед ним.

– Ой, барин, не молчите! Петр Алексеевич, скажите хоть что-нибудь… – Выдал вместе с очередным стоном Захар, а потом, наконец, замолчал. По-моему, он просто задолбался выть. Устал, бедолага.

– Замысловатого нраву… говоришь? – осторожно уточнил я, пытаясь нащупать почву. – А можно поподробнее? А то я после… э-э-э… вчерашнего… несколько не в себе. Голова немного… не варит.

Захар посмотрел на меня с выражением глубочайшего сочувствия, смешанным с привычной многолетней тоской и смирением перед барскими странностями.

– Да уж известно, батюшка, как вы… заумничать любите, да прожектами разными увлекаться. Всегда вы у нас были склонны к размышлениям глубоким, да книгам ученым, не по возрасту серьезным. Оттого вас и в свете не больно-то жалуют, почитают занудным и странным. Бывает, как начнете про тактику военную аль про политику аглицкую рассуждать, да с цитатами из древних философов, так все вокруг и разбегаются, кто куда. Даже здесь, в полку…

Он опять осекся, покосившись на гусар, которые уже не скрывали своего любопытства и откровенно перешептывались, кидая в мою сторону насмешливые взгляды.

– Так, понятно, – протянул я, стараясь сохранить невозмутимый вид.

Хотя, между прочим, ни черта понятно мне не было. Вернее, насчет Петра Алексеевича все ясно. Зануда, который всех бесит, вот он кто. Непонятно, как мне с этим быть дальше.

Захар снова тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, что мои вопросы – очередное проявление той самой «заумности» и «странностей».

– Вы, батюшка, уж больно поучать любите, а люди этого не терпят, – философски изрек он, качая головой. – А в гусары-то как рвались! Мечтали, значит, о славе военной, о доблести ратной. А вышло… – он снова замялся, видимо, подбирая слова, чтобы не слишком сильно обидеть «барина», затем, понизил голос еще больше, продолжил, – …вышло, что и тут ваш характер… не ко двору пришелся. Даже среди однополчан, почитай, друзей не нажили. Все больше поучаете всех…

Дважды зашибись! Значит, я не просто зануда, а еще и конфликтный зануда. Судя по всему, этот Петр Алексеевич был тем еще кадром, раз его даже в армии невзлюбили.

– Эм… Слушайте… шай… Слушай, Захар… А как я на конюшне-то оказался? – спросил я у деда, слегка подавшись вперед, чтоб наш разговор хотя бы не вся округа слышала.

Однако, мой вопрос остался без ответа. Именно в этот момент в кучке свидетелей, образовавшейся вокруг нас с Захаром, возникло какое-то движение.

Дед оглянулся, нахмурился, а потом что-то недовольно проворчал себе под нос про «неотесанную молодежь».

Я сначала не понял, что послужило причиной столь резкой смены предмета разговора. Мое непонимание длилось пару минут. Затем из-за гусарских спин, спотыкаясь на ходу от чрезмерного рвения, протиснулся паренек лет семнадцати, не больше. Худощавый, вихрастый, с огромными испуганными, но абсолютно преданными глазами.

Он тащил в руках одежду – белую рубаху, сапоги и штаны как на окружающих меня гусарах.

– Вот, батюшка наш, Петр Алексеевич, – Радостно сообщил паренек, – Одежу вашу принес.

– Прошка! Ты пошто вперед батьки в пекло лезешь, а? – Взбеленился вдруг Захар.

Руку могу дать на отсечение, в его голосе звучали нотки ревнивого раздражения.

– Так пока вы, Захар Семеныч, время зазря тратили, я вот барину одёжу принес. Должен кто-то о нем позаботиться или что? – Заявил Прошка, глядя на меня с таким щенячьим обожанием и благоговением, будто я был не просто «Петр Алексеевич», а как минимум сошедший с иконы святой.

Вот Прошка, кстати, мне сразу понравился. Хотя бы тем, что не выл, за разные конечности меня не хватал. И вообще, по-моему, искренне обожал своего барина. Своего – потому что, судя по реакции Захара и потому, как парнишка старался мне угодить, он тоже мой слуга.

Видимо, граф Бестужев-Рюмин о сыночке не лучшего мнения, раз в сопровождение ему отрядил аж двоих слуг.

– Спасибо, Прошка, – постарался я изобразить благосклонную улыбку, достойную, как мне казалось, графа Бестужева-Рюмина.