Мимо двери в подземелье прошли два стажёра, ухмыляясь Эви.

Какая дерзость, прямо перед боссом – однако окликнул их не Тристан, а Ребекка Эрринг, которая вышла из-за другого угла и наткнулась прямо на них.

Волосы были туго стянуты в пучок, придавая лицу обычное свирепое выражение, но Эви, как ни странно, успокоилась, увидев её.

Бекки повернулась к стажёрам и сказала:

– Я вас искала; на сегодня ваша задача – вычистить драконник. Мистер Гушикен занят гиврами, а гигиена Пушка – очень важный вопрос.

Оба стажёра возмутились:

– Миз Эрринг, мы не можем этим заняться, – пожаловался один из них. – Там такая грязища.

Закатив глаза, Бекки склонилась к ним и театрально прошептала:

– Ну так приступайте поскорее.

– Но…

– Она дала вам задание, – сказал Блэйд с необычной для него жёсткостью в голосе и выражении лица. – Выполняйте.

Стажёры сбежали. Бекки слегка улыбнулась Блэйду и получила улыбку в ответ.

Эви пришлось силой удерживать рот закрытым, но у Татьянны было такое же удивлённое лицо. Ничто не дарило столько надежды, как зарождающийся роман.

Цокая каблуками по каменному полу, Бекки подошла к Эви с решительным выражением лица.

– Помнишь, что я сказала тебе в первый день?

Эви порылась в памяти, пытаясь вспомнить, но её сбил с толку тон Бекки – обычно та обращалась к ней с издёвкой. На ум пришло только одно:

– Кажется, ты сказала: «У тебя ничего не выйдет»?

Бекки сверкнула глазами:

– Но ты справилась.

И в этот момент Эви поняла, что Бекки не купилась на все её натянутые улыбки, видела самую её суть и не отвернулась. Сейчас Эви могла быть самой собой.

Бекки кивнула на дверь и улыбнулась – кажется, впервые искренне за всё это время.

– Здесь ты тоже справишься. Обещаю, ты сможешь.

Эви взялась за ручку, повернула её и открыла дверь.

«Ты сможешь».

И она смогла.

Было темно.

Подходящие декорации для битвы с, вероятно, самой отвратительной людской особенностью – предательством.

В первую ночь после того, как отца заперли в подземелье замка, Эви слишком горевала по угодившему в плен боссу. Отчаяние и тревога снедали её, и с тех пор она толком не могла спать. Она представляла, что делают со Злодеем, как мучают его, и это убивало её саму. Она с головой погрузилась в разработку плана по спасению, лишь бы пережить всё это, и ни на что больше не тратила время. Она убедилась, что всё до последней мелочи выполнено в точности.

Но Тристан вернулся, всё получилось, и теперь пришла пора встретиться с реальностью.

Эви шла по слабо освещённому коридору, который начинался за дверью в подвал, а страх рвал её сердце пополам. Здесь было грязно, темно и холодно – самое подходящее для её отца место, – но всё равно приходилось сражаться с чувством жалости. Любовь усыхала и исчезала по-разному, иногда медленно, иногда быстро, но теперь Эви понимала, что самый болезненный и жестокий вариант – когда от любви отказываются.

У неё было слишком много любви, и она с готовностью дарила её людям, которые того не заслуживали.

Сглотнув, Эви подошла к клетке, где его держали отдельно от других Славных гвардейцев, попавших к ним в плен. Караул Бесславных закончил смену, а следующую группу босс задержал, чтобы дать ей время.

Миновав единственный факел на стене, Эви увидела силуэт человека, который сидел на полу камеры, подтянув колени к груди. Тени прятали её, так что пленник заметил Эви, только когда она запнулась о кусок цемента и врезалась в стол с металлическим подносом на нём. Остатки последней трапезы.

Гриффин вскинул голову, но не пошевелился, пока не разглядел, что перед ним не очередной Бесславный. Эви впилась ногтями в ладони и торопливо убрала руки за спину, чтобы не показывать, насколько ей не по себе, и не давать отцу преимущества.

– Привет, папа. – Голос звучал сильнее, чем она чувствовала себя. Эви высоко держала голову, чтобы он видел – она даже не опускает на него взгляд.

Он подошёл к факелу, и тот первым делом осветил его лицо. Зрелище, которое раньше успокаивало, теперь принесло лишь жгучую боль. У Гриффина были такие глубокие носогубные складки, что по лицу можно было решить, будто он всю жизнь только и делает, что смеётся. Никто и не догадался бы, что весёлый нрав лишь отвлекал внимание от жестокости.