Щедра Россия — это знает каждый ее житель без исключений. Щедра ко всем по-разному, чаще чем хотелось бы одаривая того, кто по общему мнению нифига не заслужил. К счастью, по заслугам она одаривать умеет даже не «чаще», а системно — нужно лишь немного удачи да умения направлять усилия куда следует, ведь не даром говорится «на Бога надейся, а сам не плошай». Здесь неизбежно приходит в голову картина крестьянина, с рассвета до поздней ночи впахивающего так, что никаким купцам и не снилось, но едва сводит концы с концами. Грустная картина, но тут уж ничего не поделаешь — мир вообще несправедлив, и всё, что может государство — это «подкрутить» социальные лифты в правильную сторону.

Щедра Россия — это знают многие за рубежом. В их числе — дети и внуки тех, на чьей памяти Российская армия топтала улицы европейских столиц, добивая Наполеона. Тогда русские показали невиданную щедрость, не только оплатив счета частных лиц в заведениях общепита, но и не став накладывать на французов заслуженных репараций. Известно и подчеркнуто-щедрое отношение России к покоренным народам и любовь к строительству «витрин», которые, кажется, нужны только правящей верхушке, чтобы демонстрировать удивленному такими выкрутасами миру свою доброту.

В свете вышеупомянутого я как-то даже не удивился, получив ныне лежащую передо мною бумагу. Стопка бумаг — под коллективным письмом в мою Канцелярию подписалось несколько сотен человек, и список их хоть сейчас телепортируй в мою прошлую реальность для подпитки адептов конспирологии. Ротшильды, Рокфеллеры, Морганы — все они здесь представлены. Помимо лиц частных, имеются некоторые ассоциированные с государствами банки — в основном американские. «Вишенкой», благодаря которой письмецо моих очей и удостоилось, выступил аж американский министр финансов.

— «С прискорбием вынужден заметить, что многочисленные сигналы не давать кредитов приговоренным к поражению в ныне бушующей в Европе войне государственным образованиям вами были пропущены мимо ушей», — диктовал я ответ Остапу. — «Подобное пренебрежение добрым советом в свете полученной от вас челобитной я склонен объяснять исключительной наглостью, коей Господу было угодно наделить вас. Если бы качество человека определялось одной лишь ею, подписавшихся под челобитной господ следовало бы представить обществу в качестве образца. К счастью, мир устроен сложнее, и, признаться честно, господа, ваша наглость вызвала у меня искреннее недоумение. С каких пор долги павших государств покрывают победители? Не сомневаюсь в вашей способности отыскать парочку-другую таких прецедентов, но в моих глазах они столь же ничтожны как неудачники от мира инвестиций. Ежели этого недостаточно для понимания позиции Российской Империи, я уточню — чужие долги мы оплачивать не станем. Желаю вам удачи в попытках стрясти хоть что-то с тех, кто ставил под контрактами свои подписи. Без малейшей толики уважения, титул».

— Ежели мне будет позволено… — начал сидящий на диване Артур Конан Дойль.

До того, как принесли письмо, мы с ним пили чай и обсуждали литературные достижения Великой княжны Ольги Юсуповой — сестренка покинула отчий дом, но мы продолжаем много общаться как лично, так и через общих знакомых.

— Конечно, — перебил я.

— Зачем вы вообще отвечаете этим неудачникам, Георгий Александрович? — спросил Конан Дойль.

— О, за этим стоит до-о-олгая традиция, — с удовольствием протянул я. — Несмотря на то, что в нашем языке хватает устойчивых выражений вроде «страшный враг», «заклятый враг» и так далее, в нашей этике само понятие «враг» является лишь временным статусом, коим мы наделяем оппонента. Наделяем, и начинаем долгий процесс уговоров и попыток достичь понимания. Мои предшественники пытались договориться и с османами, и с соседями с Запада. Пытались честно — в архивах содержится богатое тому подтверждение — и лишь когда понимали, что враг не желает переставать быть таковым, в дело вступал Имперский каток, сапогами и штыками пытающийся — нет, не убить врага — а опять же вразумить и вернуть за стол переговоров. Я — в некотором роде исключение, потому что решил выйти за пределы привычного цикла и попросту уничтожить врагов — у них ведь этика совсем другая.

— То есть вы собираетесь торговаться? — переварил монолог как смог Конан Дойль.

— К письму озвученное мной отношения не имеет, — улыбнулся я. — Не говорить же нам с вами о такой пошлости как чьи-то долги? — отодвинул от себя письмо.

Мастодонт детективного жанра польщенно улыбнулся, и мы вернулись к прерванному письмом разговору, успев обсудить все важное аккурат к окончанию отведенного Артуру времени — я ж Царь, а не лодырь, у меня каждая минута расписана, и спасибо писателю за то, что согласился подождать, пока я разберусь с письмом.

Несмотря на манеры и умение изображать бодрый вид, в целом Конану Дойлю тяжело. Удивительный народ эти британцы — спроси любого, кто не получает жалования из рук Короны, и услышишь в адрес власти одну лишь ругань. Тем не менее, крушение Империи больно ударило по ее подданным, и особенно по тонко чувствующим этот мир людям вроде Артура. Первые месяцы он натурально плакал и глушил тоску запасами британского бренди — ныне эта марка превратилась в коллекционную редкость, потому что больше не производится. Время лечит, и постепенно Конан Дойль вернулся к активной жизни, но… Сколько эмигрировавших сторонников монархии в моей версии реальности оставили на чужбине своей деятельностью заметный след? Такие безусловно найдутся, но массовым можно смело считать другое — без Родины под ногами или хотя бы незримого ее присутствия за спиной странствующего сына человеку жить трудно.

К счастью, у Артура есть отдушина — знаменитый на весь мир детектив все еще живет в Лондоне дореволюционного образца, и та самая атмосфера Викторианской Англии придает книгам дополнительной популярности: очень редко можно встретить грамотного и имеющего средства на покупку книг бывшего подданного Британской Империи, который бы их не читал, предаваясь сладкой ностальгии и регулярно произнося «какую страну просрали!».

Здесь очень большую роль сыграла Оля Юсупова — без ее оптимистичного характера и регулярных пинков по заднице Артура писатель бы не осознал, насколько терапевтический эффект оказывают приключения Шерлока Холмса как на него самого, так и на его «собратьев по несчастью».