Откусив кусочек, я пожевал и выплюнул:

— И на вкус как рисовая бумага. Только не спрашивай, где я пробовал рисовую бумагу!

— Фунчоза! — сказала Волга. — Это у японцев такие макароны из крахмала бобов мунг. Их со всякими соусами едят, а так они пресные. Ты что — правда там есть собрался?

— Ну да, да! Мы конечно неплохо посидели, но пока время есть — почему бы и и нет? — рассудил я. — А что — правда японские? Они чем-то отличаются?

— Конечно! У корейцев — чан рамен, у ханьцев — фэньсы, яуминь, нгауюкминь, дунфань… — начала Волга. — У чжурчжэней тоже много разновидностей!

— О-о-о, то ест по лапше можно национальность определить? — встрепенулся я.

— Да! То есть — нет! Я например чан рамен люблю, но я же не кореянка! — засомневалась связистка.

— Все равно — жрать улику нехорошо, — констатировал я и отправил вскрытую упаковку обратно в кабину.

На самом деле мне просто не понравилось на вкус, но надо же было как-то базу под это подвести! Честно признаться, наши земские бичпакеты «Нажирак» или «Моветон» даже в сухом виде гораздо вкуснее этой фунчозы. Главное горячей водой не запивать! Это я в свои восемнадцать хорошо усвоил, и никому моих ошибок повторять не рекомендую.

— Так что там вокруг происходит еще, Миха? — спросила Волга. — Давай, рассказывай. Как там похититель себя ведет?

— Очнулся, кажется, — присмотрелся я. — Но у него ноги рулем упакованы, а руки — ремнем. Не развяжется. А над башкой я ему огнетушитель повесил. Будет дергаться — въе… Ой! Тресну изо всех сил! О, хочешь послушать, что он там бормочет?

— А давай! — эта Волга на той стороне, похоже, была совсем девчонкой, даже странно что ей такое ответственное задание доверили.

С другой стороны — Анастасия Юрьевна Кузевич-Легенькая тоже своей в доску казалась, а на самом деле — свирепый специалист, психолог с большой буквы «Пэ»!

Я снял гарнитуру с уха и сунул ее в кабину катера.

— Онэгаи таскетэ… Киотскетэ… Худоку… — что-то такое он там бормотал, я нифига не понял.

— Японец! — оповестила меня Волга. — Ну, Барбашин разберется, куда его.

Над лесом в это время раздался гул конвертопланов. Целое звено винтокрылых машин на бреющем двигалось ко мне.

— Летят! — сказал я. — Сейчас тут будет шумно. Ничего не услышу.

— Так тебе не нужно слышать, Миха. Главное, чтобы я слышала. Ну хочешь — стихи читай, пока Барбашин за тобой не явится.

Конвертопланы были все ближе, Черное Болото пошло рябью… Деревья посреди воды зашумели, хтоническая ночь наполнилась отзвуками и отблесками. Глядя на всю эту фантасмагорию, я сказал:

— Наш директор, Ян Амосович — он любит Теннисона. Пусть будет Теннисон.

И начал декламировать:

— Когда скрыт в туче серп луны,

?Я еду в темный бор,

И блеск в нем вижу с вышины,

?И слышу гимнов хор.

Мне блещет храм из темноты,

И в нем слышна мне чья-то речь…

Конвертопланы зависли над водной гладью, и один за другим на тросах стали спускаться массивные фигуры опричников — в бронескафандрах, глухих шлемах, с оружием в руках они действительно напоминали легендарных рыцарей.

И вот гряда раскрылась туч,

?И с рокотом орган

Мне льет торжествен и могуч,

?Аккорды горних стран.

И дрогнул дол, понинул лес

И слышен голос средь громов:

'О, рыцарь Божий! Друг небес!

?Иди, венец готов!' — продолжал читать я.

Они шли к месту аварии по пояс в болоте, рассекая броневыми пластинами черные воды, и я все больше удивлялся: как и я, и Голицын могли спутать дешевую подделку с этим доспехом? Воистину — иллюзия высочайшего качества! Вот в чем этот японец не был дилетантом — так это в иллюзиях…

— Титов? Что это ты тут делаешь? — прогудел из-под забрала голос Барбашина.

— Теннисона Волге читаю, — пояснил я. — Хотите послушать? Тут самый конец остался!

Забрало Барбашина открылось, и еще кое-кого — тоже. Например, я увидел Лаврентия Нейдгардта, а еще — Голицына, конечно.

— Вы поглядите на него, — сказал Нейдгардт. — В прошлый раз, когда он попал в переделку — цитировал герцога Абрантеса. Теперь — Теннисона читает. Валяй, Миха. Дочитывай до конца, будет эпично!