Я умерла. В одно мгновение лишилась своей семьи. И после этого – сейчас – я не уверена, что порадуюсь чему-либо снова.

«Потому что я не ожидала собственной смерти».

Пульсирующая боль все так же режет глаза. И желание заглушить ее, сделав глоток из этого неземного бассейна, и никогда больше не испытывать боли, все сильнее.

Да и я заслуживаю рая. По крайней мере, мне так кажется. Я была хорошей сестрой для Мэй. Уважительно относилась к родителям. Вежливо общалась с кассирами. Никогда не дралась. Никогда и никого не предавала и не строила козни за спинами. Да, я иногда жаловалась Финну, насколько эгоистичной бывает Люси, но это обычное нытье. Вряд ли существует хоть один человек, на которого никогда и никому не жаловались.

К тому же меня убили. И, вероятно, в новостях меня назовут «ребенком». Так неужели после этого я не заслуживаю рая?

И все же…

Я морщу нос, перебирая в голове кусочки этой головоломки, пытаясь понять, что вижу. И слышу.

На лице мужчины отражается вселенское терпение.

И все же я качаю головой:

– Почему никто не объяснил мне это, когда я пришла в себя? Почему мне сразу попытались сунуть поддельную таблетку?

– Мы не хотели шокировать вас, – просто отвечает он.

– Знаете, меня больше беспокоит не мое шокированное состояние, а то, что меня хотели обмануть, – возражаю я, поражаясь обретенной после смерти смелости.

Я никогда не разговаривала так с незнакомцами, но что-то во мне изменилось. Что-то, что побуждало меня сопротивляться.

Рядом вспыхивает еще один огонек, но на этот раз, когда я поворачиваю голову, то вижу, как он скользит по полу… вернее, с десяток огоньков удаляются от меня в сторону коридора, оставляя позади световой хвост, как у кометы.

Когда я вновь поворачиваюсь к мужчине, оказывается, что он все так же смотрит на меня, словно и не заметил их.

На его застывшем лице словно приклеенная странная улыбка.

– Мы всегда так поступали.

– Почему вы все время говорите «мы»? Вы как-то отличаетесь от меня? Вы… – Я замолкаю, с трудом перебирая мысли, словно они стали неподъемными. – Вы ангел?

Он поднимает брови:

– Не надо фантазировать. Мы здесь только для того, чтобы помочь вам совершить переход. – Он замолкает на мгновение, словно ждет, пока я впитаю информацию. – Я же вижу, как ты страдаешь. Головная боль ничто по сравнению с болью в душе. К моему искреннему сожалению, твоя смерть не была мягкой.

Звук выстрела вновь всплывает в памяти. Надеюсь, с той девочкой все в порядке. Надеюсь, с Мэй тоже.

Интересно, она уже знает, что я умерла?

Я отвожу взгляд, стараясь унять дрожь, сотрясающую плечи. Может, я слишком разозлилась, чтобы здраво мыслить.

Мужчина слегка наклоняет голову, что вновь привлекает мое внимание.

– Бесконечность даст тебе покой. Как только ты выпьешь из Источника, боль покинет тебя навсегда и никогда не вернется. Страх, сожаления, беспокойство… они исчезнут. Ты сможешь жить той жизнью, которой пожелает твой разум. Счастливая жизнь в твоем собственном раю.

– А что, если я этого не сделаю? – тихо спрашиваю я.

Мужчина вздрагивает, удивившись моему сопротивлению, причины которого я и сама не до конца понимаю.

Но в голове настойчиво крутятся слова, которые папа вновь и вновь повторял в своем графическом романе «Токийский цирк»: «Подвергай все сомнению».

– Я не могу заставить твою боль прекратиться, – наконец говорит мужчина. Он разворачивается, чтобы уйти, но, поднявшись на пару ступеней лестницы, бросает через плечо: – Это твой выбор. И только твой.

Когда он уходит, я вновь поворачиваюсь к фонтану. Он мерцает, словно маня меня. Хотя именно это и происходит. Разум и душа болят, а этот мир – или чем бы ни была Бесконечность – пытается помочь мне. Эти люди пытаются помочь мне.

Но меня пугает это совершенство. Все выглядит так, словно я оказалась в компьютерной игре. И меня уговаривают перейти в рай таким образом, словно протягивают мне бесплатный входной билет на ярмарку….

Это слишком просто. А если папа чему и научил меня своими комиксами – так это тому, что просто не дается ничего.

Но, возможно, смерть всё меняет.

Свет вновь притягивает мой взгляд, и я смотрю на коридор, пытаясь отыскать доказательства того, что зрение не обманывает меня, как эти люди. И вновь вижу, как огоньки удаляются от меня.

Я смотрю, как они загораются все дальше и дальше, гадая, что это значит.

Огоньки. Стрелка. Это путь.

Сердце сжимается в груди – если у меня еще осталось сердце, – и у меня не остается сомнений, что огни зовут меня, как звала к себе странная вода.