Он стал королем Сингапура

И даже индийским раджой.

«С открытой душой паладина

И с жутко неполной сумой

В родной переулок Берлина

Фриц взял и вернулся домой.

Из окон увидевши Фрица,

Сдержавшего строгий обет,

В истерику впала девица,

Любовь сохраняя шесть лет.

В восторгах два дня пламенея.

Поэт ей событья раскрыл,

Вдруг Клара спросила, бледнея:

«А ты… в унтерах не служил?..»

«Что? Я — в унтерах?! Да к чему же:

Я так покорю тебе мир». —

«Как, — вскрикнула Клара, — быть мужем.

Не зная, как носят мундир?!.

Иди! Потеряла охоту

Быть нежной с таким дураком!»

И верите ль: в ту же оубботу

Венчалась с одним денщиком…

Фриц запил… И с видом апаша

В пивных напивался и сох,

А вежливый Кларин папаша

Кричал ему ласково: «Hoch!»[2]

«Новый Сатирикон», 1914, № 12

* «Ура!» (нем.).

Вспомните!

Юбилейное

Много вас, в провинциальной тине

Утопивших грустно имена.

Все еще питается доныне

Распыленным прахом Щедрина.

Много вас, с повадкой хитрой, волчьей.

Под цензурным крепким колпаком

Подбирает капли едкой желчи.

Оброненной умным стариком.

Ваш читатель ласковей и проще.

Чем у нас, — он любит простоту.

Но устал: от гласных, и от тещи.

И от нравов граждан ТЯмбукту…

Знаю я: когда сосед — Европа,

Тяжело перо переломить.

Между строчек, с запахом Эзопа.

Щедриным исправника громить…

Тяжело потертые словечки

Доставать из пожелтевших книг.

Старый смех топить в газетной речке,

Потеряв свой собственный язык.

Так-то так… А все-таки берете.

В тине душ бессилье затая:

Щедриным, друзья мои. живете,

Щедриным питаетесь, друзья…

Мы рабы одной каменоломни.

Что зовется — русская печать,

И теперь одно лишь слово «вспомни!»

Мне собрату хочется сказать…

Вспомни, брат, того, кто нам когда-то

Дал слова, какие знал один…

. . .

И услышу отповедь собрата:

«Что пристал? Я сам себе — Щедрин».

«Новый Сатирикон». 1914. № 17

Яд доброты

В первый вечер нашего знакомства Шванин спросил меня, почему я сегодня в черном галстуке.

— А так просто. Забыл купить.

— А вы любите темно-зеленые с золотистым оттенком?

— Темно-зеленые? — праздно спросил я, не желая придавать его вопросу острое значение. — Очень. В них есть что-то.

— Ну так у вас завтра будет такой галстук. Ни больше ни меньше как темно-зеленый… И именно я, если разрешите, преподнесу вам его.

Он торжествующе посмотрел на меня и, не дожидаясь благодарности, отошел в сторону. На другой день посыльный принес мне шванинский подарок; а когда следующий раз я надел его и пошел в гости к знакомым, где был и Шванин, я понял, что сделал непростительную ошибку. Увидев меня, Шванин отвел в сторону хозяина дома, позвал меня и, похлопав пальцами по галстуку, спросил: