Андрей Геннадиев

Диоген. Пастель

Спокойная. Пастель

Летящая Рыба. Офорт, акварель

Поцелуй. Гобелен

Натюрморт с плодами. Офорт, акварель

С домом. Живопись

Творчество Андрея Геннадиева — явление чисто петербургское. Это вовсе не означает, что каждая его работа посвящена городу. Геннадиев создает метафизические живописные картины, пишет утонченные натюрморты и психологические портреты, занимается книжной иллюстрацией и гобеленом. Но во всем этом тематическом разнообразии чувствуется Санкт-Петербург. Как будто незримый демон набросил прозрачную вуаль на все работы Геннадиева, сведя многообразие значений в моносимвол.

В современном искусств, как правило, тщетны попытки совмещения символического образа этого «странного» города с его истинной природой. Современный город-идол, как блудница вавилонская, пестрит лукавой личиной, маня и обманывая. Выход один, как у Алисы,— нырнуть в Зазеркалье. Проводником в этом путешествии не может быть человек непосвященный. Путь небезопасен, и лучшим оружием является осененная убежденность. Я много раз удивлялся той несокрушимой уверенности, которая сопровождала многие поступки Андрея Геннадиева, как будто, сотворив молитву, он вручал себя высшей силе. Было бы также неверным полагать его фаталистом: его мысль отточена, как боевое копье. Он часто говорит афоризмами и рассчитывает свои поступки, как опытный шахматист.

Для одного из своих каталогов он взял эпиграфом слова Ф. Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи...» Исповедуя эти принципы, Геннадиев провозгласил духовный уход в сокровенное бытие, имеющее главной целью слияние с тайной.

Именно путь тайножития, тайномыслия, тайнописания является надежным условием проникновения в сущность символа, этого ключа в мир невидимый. Недаром византийские исихасты, Сергий Радонежский, Андрей Рублев искали путь в истину через безмолвие, сосредоточенное и одинокое, через молитву, «умную» и молчаливую. Сокровенность, как условие творчества, как приближение к Творцу. Однако таинство постижения и художественного осмысления момента бытия остается тайным.

В ограничении премудрости сокрыта великая мудрость. Надежным убежищем одинокой души является Дом, Град. Геннадиев часто обращается к теме надежного убежища, которое, как рыцарский панцирь, сможет защитить от вероломного удара. Удобный Дом как условие духовного взаимопонимания. Дом Геннадиева полон масок и манекенов, птиц и рыб, старинной одежды и оружия. Порой в нем появляются люди со средневековыми ухмылками и с остротами времен Петра Великого. Здесь реет андреевский флаг и пахнет мальвазией. В картинах Геннадиева Дом может быть надет на голову, опущен на дно озера или предстает одиноким храмом. Дом таков, каков его владелец. Являясь продолжением человека, а часто символическим прибежищем его души, Дом окутывается одеждами, обретая лицо или личину. В облике Дома можно угадать тайный привет, жесткое устрашение или обманный жест. Подвижность образа Дома противоречит устойчивой определенности быта и выступает намеком на непостоянство своего обитателя, его блуждания и странствия.

Идея странничества — одна из органичных идей русской культуры — постоянно встречается в картинах художника. Этимологически «странник» близок «странному», «необычному», то есть выпадающему из привычного контекста поведения. В то же время странничество, как образ существования, связано с поиском истинного пути, мимо поросячьего благополучия обывателя. Странник всегда путник. Но если «путник» запутан, как Агасфер, в своем вечном блуждании-блудении, то СТРАнник СТРАдает СТРАстными муками Христа, СТРАшится нарушить закон Божий. Путь Странника увенчан одновременно терновником и лавром. Путь Странника непредсказуем. Он влачится по долам и топям. Его путь то по колено в воде («Стрелец») — неясно, куда ступать, то нацеленно устремлен («Диоген»), то катится, закованный в колесо. Перед Странником открывается легендарная лестница в небо либо разверзается бездонная яма. Идея Странника — это идея человека, идущего от Адама к Христу.

Санкт-Петербург тоже Странник, как стоящий у пристани корабль, готовый пуститься в кругосветное плавание.

Образ корабля, плывущего сквозь «море житейское», является парафразой Странника. Яснее вырисовывается берег как желанная пристань, как конец пути к Земле Обетованной. Корабль всегда нацелен. Недаром он своей формой напоминает стрелу или копье. Корабль «Санкт-Петербург» нацелен на Европу, и его мачты уже скребут небо. Остается только перерубить якоря. Над Адмиралтейством уже взвился флаг Андрея Первозванного. Странный город отправляется в кругосветное плавание. Капитаном, боцманом, а также единственным его матросом остается Андрей Геннадиев. Рыцарское служение осуществляется в творчестве.

Пространство произведений художника может быть обозначено координатами хризмы. Ясно очерчены направления вертикали и горизонтали, усложненные андреевским перекрестием. Эта своеобразная роза ветров колеблет и направляет стрелку духовного компаса Геннадиева.

Абсолютно уникальным образом для всего современного искусства является «Рука Мастера». По своей пространственной структуре рука напоминает дерево и в творчестве современного художника выступает заместителем древнейшего изображения мирового дерева — этой важнейшей мифологемы архетипного сознания. Именно Рука Мастера соединяет пространства и миры. Рука Мастера как универсальный принцип, объединяющий искусность с искусством, мастерство с творчеством. Если мировое дерево открывало дорогу в подземный и воздушный миры, то Рука Мастера отмыкает эти пути деянием и крестным знамением. Рука также знак посвящения и вечной клятвы. Узор на «Руке Мастера» изменчив, поскольку путь жизни неповторим. Мгновение как условие вечности; деяние как залог судьбы. Метафизические пейзажи в картинах Геннадиева обостряют ощущение универсальности события предустановленным постоянством ценного и ценимого. В то же время Мастер — ловец лишь такого момента бытия, в котором выражается «акме» предмета или человека. В этом смысле, в символе объект обозревается в единстве его начала и конца. Символотворчество — и возвышение (одухотворение земного объекта), и также раскрытие и сокрытие его тайны, явленной в символе. «Граница между земным и небесным зыбка, и стоит только остановить взгляд на каком-нибудь явлении, как оно уже начинает двоиться»,— писал Томас Манн. Эта двойственность сходится в единой точке — равновесие весов единственно. Точный символ как меткое попадание в мишень.