— Что ж, — сказал Горлис. — На данный момент завещание, представленное Пархомием Михайловичем, следует считать последним, а значит, имеющим законную силу. Однако поскольку возник спор завещаний, мы еще должны будем провести дополнительную проверку. Ежели у вас есть возможность задержаться в Одессе на несколько дней, будьте любезны. Я ж обещаю, что в содействии с одесскими властями срочно займусь разрешением ситуации.

Меж тем входная дверь в гостиную после Пархомия Выжигина оставалась открытою. И ныне послышались приближающиеся шаги. Забавно, кто бы это мог быть? Неужто знаменитое дрымовское чутье взыграло и сюда спешит Афанасий?..

— Но также я должен еще раз, во избежание недоразумений, спросить присутствующих. Точно ли никто более не имеет других вариантов завещания упокоившегося Никанора Никифоровича?

Присутствующие меланхолично качали головами, показывая, что — нет.

А шаги были совсем уж близко. Перед входом в комнату они замедлились. И по тому, как печатался шаг, Горлис решил, что это точно частный пристав Дрымов пришел посмотреть, всё ли в порядке в подведомственной ему части города.

Но нет, это был не Афанасий Сосипатрович. В комнату вошел другой человек, во многом неуловимо похожий на пришедшего ранее Пархомия. Такой вид вообще имеют русские люди, пытающиеся заниматься разными делами в восточных губерниях на краю русской ойкумены.

— Имею! — сказал вошедший. — Я имею другой вариант завещания!

Фина расхохоталась, несколько театрально и слишком мелодично, но в целом довольно искренне. Просто после стольких лет работы в Опере она не умела смеяться иначе.

— Посмотреть ваш паспорт — позвольте, — сказал Горлис.

— Сделайте милость, — спокойно ответил вошедший.

Как и следовало ожидать, паспорт был выписан на имя Ипполита Михайловича Выжигина. И вписанные в него приметы совпадали с наличествующей внешностью.

Покамест Горлис осматривал паспорт, среди родственников раздались шепотки и кивки в сторону Пархомия Михайловича. Признает ли тот единоутробного брата, появившегося еще более неожиданно, чем он сам? Первый Выжигин и вправду вглядывался в лицо вошедшего, но, поскольку общаясь с душеприказчиком, тот стоял задом к нему, то разглядеть лицо не удавалось. И лишь когда Ипполит Михайлович повернулся к залу, брат Выжигин вскочил и медведеобразно направился к нему, роняя по дороге стулья.

— Ах, господи ты боже мой! Ип-по-ли-туш-ка! Ужель не узнаешь брата Пархомия?

— Пархоша! — воскликнул второй Выжигин столь прочувствованно, что люстры задрожали, а Фина слегка прикрыла уши, дабы не попортить слух. — Пар-хо-ша, где ж ты был годов-то столько? Всё не ехал?

— Да так всё, знаешь. То с калмыками торгую, то они к вам в Астрахань откочуют. То в ногайских кочевьях промышляю. То от горцев отбиваюсь… А как сам-то?!

— Так же точнехонько. То киргизцам накидаем по темечко. То они — нам. То соль варю. То икру белужью держу за зябры.

— О-о, так и мы в Кизляре ее майстрячим.

— Сказал тоже. Наша лучше будет!

— Нет, наша! Охолонь уж, братка.

Присутствующие доброжелательно взирали на препирательство братьев, давно не видевшихся. И кажется, даже немного завидовали такой интересной, насыщенной событиями жизни.

Горлис на общем фоне выглядел самым равнодушным и чувствовал себя бесконечно усталым. Его угнетала выявившаяся бессмысленность большой и долгой работы, проделанной им. Но нужно было брать себя в руки и продолжать руководить идущим процессом.

— Ипполит Михайлович, будьте любезны зачитайте вариант завещания, имеющийся у вас.

Только тут братья расцепились. При этом на лице Пархомия Михайловича проявилось вдруг тревожное выражение. Радость встречи с единоутробным — это одно. А завещание, возможно, урезающее твою долю, — совсем другое.

Когда второй Выжигин читал третье завещание, стало очевидным, что оно почти полностью совпадает с предыдущим, вплоть до картины «Цветочки», достающейся девице Серафине Фальяцци. Отличие было лишь одно: в роли главного выгодополучателя оказывался не Пархомий, а Ипполит Выжигин, причем с такой же формулировкой, в которой сменена была только география — «за храброе продвижение русского купечества на неспокойных землях Астраханской губернии».

Натан, первый пот которого уже высох, вспотел повторно и столь же обильно. Merde, он же позволил оглашать третье завещание, не посмотрев его дату. А вдруг оно составлено ранее второго и тогда силы не имеет. Руками, уже слегка дрожащими, Горлис взял лист с завещанием…

Ну что вам сказать, господа. Третье завещание было составлено не раньше второго. Однако и не позже. А в один с ним день! Причем в том же месте — городе Вознесенске и с двумя теми же свидетелями. Это было странно, скандально, необъяснимо!