Конечно, это и сама девушка могла перед смертью что-то взять, переложить в другое место, не обращая уже внимания на упавшую и разбившуюся фигуру. Но мог и злоумышленник забрать нечто для него важное, заодно смахнув на пол и фаянсовую птичку.

Да, как ни крути, но получалось, что после ссоры с Кочубеем удача оставила Горлиса. Зависшее делопроизводство с наследством Абросимова, а теперь — того хуже: смерть, убийство или самоубийство жилицы его доходного дома.

Сплетники начали распускать слухи: мол, этот французик со своей певицей — вообще человек крайне аморальный, вот Фина и застрелила несчастную девушку из ревности. Пошли сплетни и другого толка: на мансарде в Доме Горлиса настоящий бордель под прикрытием работы модисток, и вот одну из падших женщин застрелил недовольный чем-то сильно пьяный клиент.

Осознавать гибель такой замечательной девушки было и без того непросто, а тут еще грязные россказни. И снова вспомнилось пророчество цыганки. Только сбылось оно не на Люсьене, а на другой светлой личности, сестрински похожей на куафёра. Больно…

Но во всех случаях от уныния лечит дело, важное занятие. Потому в четверг, 21 июня, побыстрей отработав в воронцовской библиотеке, Натан засел в своем рабочем кабинете, предупредив работников по дому, чтобы его не беспокоили.

Разложил бумаги и начал делать пометки, рисовать схемы. Прежде всего касательно своего дома. Здание было довольно большим — на семь окон с обеих сторон. Первый этаж занимал Натан со своим хозяйством. Если точней — то там были, во-первых, его с Финою жилье: прихожая; столовая, совмещенная с гостиной; кабинет Натана, с располагавшейся там же библиотекой; будуар Фины; спальня; туалетная комната. К сему, во-вторых, примыкали кухня, три комнаты для работников и работниц по дому, а также, в-третьих, подсобное помещение для инструментов и припасов (и из него лаз в прохладный погреб). Выезда Натан с Финою не держали.

На втором и мансардном этажах, куда вела двухмаршевая лестница в восточном конце дома, в центре были коридоры с дверьми квартир по обе стороны. Коридоры эти освещались днем окнами, сделанными в торцах дома, как стемнеет — ставились свечи в подсвечниках на стенах. Люсьен занимал самую большую квартиру на втором этаже — в три комнаты на три окна; рядом, по обе стороны, были две двухоконные-двухкомнатные квартиры, с другой стороны — три двухкомнатные и одна однокомнатная. На мансардном этаже имелось четырнадцать комнат для проживания. Ивета обитала в одной из двух центральных, что чуть пошире остальных. Для нее это было особенно важно, поскольку требовалось место для раскладывания рабочих заготовок. Трудиться она старалась в световой день, дабы не портить зрение, как стемнеет. Перед окном у нее стояло специальное удобное кресло с откидной рабочей столешницей.

Судя по состоянию тела при имеющейся температуре, смерть, скорее всего, наступила в понедельник днем. Выстрела пистолета никто не слышал. Но это неудивительно: ракушечник, из коего строился дом, неплохо глушит звук. А один выстрел из «Жевелo» легко принять за треск сломившейся сухой ветки или падение плоского предмета. Опрос других жильцов дома показал, что последний раз Ивету видели в понедельник утром. Она шла к дому и была грустна. Чтобы кто-то чужой приходил в Дом Горлиса в понедельник — такого не заметили (но это не значит, что никого не было). При этом ключи от входной двери имелись только у проживающих в доме. Такие, не слишком обильные сведения. Их добывал Натан.

А вот клиенток и клиентов погибшей и портных, с нею сотрудничавших, опрашивал Дрымов. Но и там оказалось не густо. Ивета — славный человек и хороший работник. Ну да, в последние дни была грустна, казалось, что нечто ее гнетет, однако же, у кого из нас не бывает скверного настроения и тяжелых недель (особенно, pardonnez-moi [51] , у взрослых девушек).

Так что, несмотря на все старания, расспросы и поиски, для Горлиса и Дрымова история по-прежнему оставалась совершенно герметичною. Как и та комната, в которой нашли несчастную. Конечно же, Натан вновь припомнил смерть Абросимова, положившую начало череде его неудач. Тогда ведь тоже была комната, запертая изнутри, и также открытое окно. Только там злоумышленник, ежели таковой был, мог без риска для себя выпрыгнуть из окна. В этой же истории сие было бы слишком авантюрно. И тогда мысли вновь возвращались к веревке, привязанной к крюку.

А что ежели пофантазировать? Можно ли так надрезать веревку, чтобы по ней выбраться из окна да потом, дернув, полностью оборвать и унести с собою? Хм-м. Трюк почти цирковой! Это ж надо сделать надрез не избыточно, а то сразу оборвется; и не недостаточно, а то потом будешь дергать-дергать без толку. Пожалуй, почти невозможно рассчитать столь точно. Да и надрез же, как вспомнилось Натану, был ровный: разом отчекрыжили — и всё.

Но сама тема, появившись, не отпускала — веревка из окна… Кстати, а чья квартира, под Иветой? Ха! Так ведь Люсьена де Шардоне. Любопытно… Натан вспомнил, что опрашивание куафёра о случившемся было вообще самым непростым из всех общений с жильцами. Мрачный Люсьен сам пытался выспросить, есть ли подвижки в розыске цыганки Теры (а их не было). Когда же разговор возвращался к Ивете и ее смерти, Люсьен становился не только печален, но косноязычен и, пожалуй, что испуган.

Ну фантазировать так фантазировать! А что ежели Ивета и Люсьен, брат и сестра, осиротевшие, потерявшиеся, но теперь нашедшие друг друга, однако по какой-то причине не желающие открывать своего родства? Посылки для такого суждения слабые, однако имеются. Во-первых, внешнее сходство и схожесть натур. Во-вторых — туманное прошлое обоих…

Итак, можно предположить, что они — брат и сестра, которые поселились в Одессе. И затеяли здесь некую интригу, по ходу которой никто не должен знать об их родстве… Кстати, тут впору припомнить возгласы о ворах, якобы лезущих в окна его доходного дома. Что, если это не «якобы», что, ежели то Ивета сбрасывала веревку, а Люсьен взбирался по ней в ее окно?! На мансарде они держали родственный совет, намечали планы на будущее, после чего Люсьен тем же путем отправлялся обратно. Первый раз кричали «Воры», когда было еще не очень поздно. Второй раз — попозже. Возможно, после этого Ивета и Люсьен насторожились — и лазанье производилось лишь совсем глубокой ночью.