Наиболее ценным в рассказе ушедшей клиентки было уточнение занятий для заработка жилицы Иветы. Она была не столько модисткою, сколько тем, кого во Франции называют La Marchande de Modes, то бишь «торговка модным». Впрочем, и сие не совсем точно, поскольку Ивет, не имевшая ни магазина, ни лавки, была не столько торговкой, сколько изготовительницей. Трудилась она надомно, по принципу английской «рассеянной мануфактуры». Благодаря тому, что работу свою делала хорошо и скоро, имела хорошую клиентуру. К тому же быстро смогла получить признание от одесских портных. Те, зная ее хороший вкус и чувство меры, часто отправляли клиенток именно к ней — для доделки, изготовления стаффажных красот. Среди клиентов Иветы были в основном женщины. Но случались также мужчины, которым она ладила шейные платки, другие галстуки; оформляла вышивкой, в том числе бисерной, кошели и разные милые безделки.

Только сейчас, оказавшись надолго в комнате погибшей, Горлис понял, почему она была ему столь мила, близка. Ведь ее работа во многом похожа на ту, что делали матушка Лия да любимые сестры во время их семейного проживания — до большого пожара — в австрийских Бродах. Только те галантерейно, по последней моде, оформляли игрушки рутенского мастера Лютюка, продаваемые далее в горлисовских лавках. А Ивета примерно то же мастерила для людской одежды.

Далее пора было переходить к внимательному осмотру убитой, помещения, всей окружающей обстановки. Прежде всего внимание привлекало оружие, ставшее причиной смерти, — довольно дорогой пистолет французского производства, мастерской Gevelot. Он лежал недалеко от правой руки погибшей, рукоятью — к ее руке. То есть версию о самоубийстве отбрасывать не следовало (тем более, помня о ключе, вставленном в замок изнутри). В комнате была открыта одна створка окна, что для нынешнего времени года и жаркой погоды казалось вполне естественным. Но в то же время навевало воспоминания об одесской боязни к оконным кражам, загадочном Криухе (да и об открытом окне в спальне-кабинете купца Абросимова — тоже).

Беглый осмотр комнаты и тела погибшей никаких несообразных предметов или записей, могущих что-то подсказать или вызвать сомнения в версии самоубийства, не предоставил. Далее состоялся подробный досмотр. А обследовать было что. Как у всякой модистки, работающей на дому, у Иветы имелось несколько рабочих столов, столиков, подставок, на которых лежали, висели разные заготовки. А в столах было множество ящичков (шухлядок, как сказал бы Степан или Надежда), в каковых хранились нужные вещи и материалы: нити, иглы, булавки, пяльца, бисер, соломка разных видов, ткани, краски, кисти… Здесь тоже не нашлось ничего интересного.

Но важными оказались документы жилицы, обнаруженные в одном из ящичков. Так Горлис и Дрымов узнали ее полное имя — Ивета Павловна Скавроне. Она была сиротой, выпускницей одного из приемных домов Ведомства учреждений императрицы Марии. Точнее — дома сего ведомства в Санкт-Петербурге. Там девица Ивета прошла полное обучение женским дисциплинам и получила профессию, дающую ей шанс на достойное, не голодное существование в самостоятельной жизни. Во врачебной справке «девицы Иветы Скавроне» указывалось, что северный климат российской столицы для ее здоровья «крайне неблагоприятен». Посему для более долгой жизни рекомендовалось переехать на юг империи. В графе «родители» в ее бумагах туманно писалось «Мастеровые из Лифляндии». Это тоже многое объясняло. Натан, привыкший к итальянскому присутствию в Одессе, признаться, думал, что подлинная фамилия Иветы и ее родителей была Скаврони. А далее она пала жертвой невнимательности паспортного чиновника. Теперь картина казалась иною. Получалось, что это фамилия жителей Лифляндии. Ну а отчества Павлович, Павловна в учреждениях императрицы Марии давались лучшим воспитанникам и воспитанницам — в память о Павле, муже вдовствующей императрицы.

После первого обыска — поверхностного и второго — дотошного провели еще третий — придирчивый, в ходе которого целью было именно что «придираться», выискивая неочевидные странности. И вот здесь удалось обнаружить две особенности, вызывающие вопросы, наталкивающие на размышления.

Первое — к крюку пониже окна надежным узлом был привязан кусок довольно толстой веревки. При внимательном рассмотрении было видно, что веревку эту перерезали, причем недавно. Кончики перерезанных нитей не успели заелозиться, как это бывает по прошествии времени. На сие обратил внимание Афанасий, что не странно, поскольку у Натана на такие железки на мансардном этаже его дома глаз совершенно замылился.

Перед тем как вести повествование дальше, нужно объяснить, зачем под окнами в мансардных комнатах Дома Горлиса были прибиты такие весьма прочные крюки. После трагического пожарища в Бродах в 1814 году Натан очень серьезно относился к этой опасности. Когда он десять лет назад расширял, достраивал и обустраивал свой дом, то прикинул, можно ли будет спастись из дома в случае пожара. Из первого или даже второго этажа нестрашно и выпрыгнуть. А вот мансардный этаж — другое дело. Прыжок из него грозил членовредительством, а то и смертоубийством. Поэтому Горлис настоял, чтобы на сём этаже ниже каждого окна, под подоконником был глубоко вбит надежный крюк. Привязав к нему хоть веревку, хоть скрученное постельное белье, жилец имел шанс спуститься пусть даже до уровня второго этажа или пониже, откуда уж можно безболезненно прыгать. Не все выслушивали эти рассуждения серьезно, но дело хозяина дома — предупредить.

Как ему теперь казалось, Ивета была из тех, кто серьезно отнесся к рассказу о возможном пожаре. И сразу спросила, где, по какой цене можно купить надежную веревку. Канат, обрезок какового имелся, был как раз таким — вполне прочным, чтобы по нему, достаточно длинному, мог спуститься взрослый человек. Но зачем его обрезали? Главное — кто и когда? Сама девушка, отчего-то разнервничавшись, или, скажем, когда веревка ей понадобилась для какого другого дела? Или злоумышленник, пришедший в комнату после ее смерти иль, может, ее даже убивший?.. Гадания-гадания…

Вторая любопытная деталь заключалась в том, что за одним из рабочих столиков в углу комнаты, ближнем к двери, обнаружились битые остатки недорогой фаянсовой штучки. У Иветы была такая работа, что сама по себе приучает к аккуратности, поддержанию порядка. Поэтому долго лежать фаянсовые осколки не могли, она б их непременно прибрала. А это означает, что фигурка упала незадолго до ее гибели. Или после нее. И снова вопросы — как, при каких обстоятельствах, кто уронил?

Натан с Афанасием аккуратно, дабы не сдуть пыль, осмотрели поверхность столика, с которого упала фигурка, изображавшая какую-то птицу, сидевшую на цветке. А надо сказать, что этот стол, в отличие от остальных, не был занят заготовками шляпок; искусственных цветов, делаемых для них; нитями с нанизанным бисером; фальшивыми жемчугами и самоцветами. Нет — поверхность стола была свободной ото всего и предназначалась единственно для фигурки, стоявшей не в самом центре, а ближе к стене. Это стало видно благодаря «пыльной тени» на том месте, где она ранее располагалась. И вот самое главное — на краю этой же столешницы еще что-то лежало да было забрано, отчего пыль смахнулась. (Чтоб вы не подумали об Ивете плохого, нужно напомнить, что Одесса — город чрезвычайно запыленный, так что летом, да еще при открытом окне, слой пыли появляется очень быстро.)