— Какие-то проблемы?

— Н-нет, — покачала головой, — просто, это личное, — поморщилась и подумала, что вряд ли женщины обрадовались бы, узнай участь любовных посланий. А солидарность, она такая… Солидарность.

— Личное, — никак не отреагировал он на мои слова, — я бы предпочел услышать лично. А это, — он кивнул в сторону бумажной горы, — мусор.

Ничего не оставалось, как принять и согласиться. И начались мои трудовые будни. Уже на следующий день я поняла, что читать душещипательные письма совсем необязательно и не открывая конвертов сбрасывала их прямо на пол рядом со своим столом. Мое рабочее место появилось тут же, в кабинете Тайлинга, у двери, в углу. Небольшой, добротный, с писчими средствами и даже кнопкой вызова прислуги. Отчеты, копии предварительных договоров по каким-то сделкам, доносы и даже угрозы каждый вечер перекочевывали от меня на стол Тайлинга под его пристальным наблюдением. Хорошо хоть большую часть дня он пропадал где-то вне дома. Но стоило ему занять место у стола, как мне становилось неловко. Кажется даже дышать становилось трудно. Я часто ловила на себе его внимательный проницательный взгляд. И от него сердце начинало громко стучать в груди, буквы перед глазами размываться, и все валилось из рук. Я мысленно костерила себя на чем свет стоит, но ничего не могла поделать. Пристальный интерес Тайлинга выбивал у меня почву из-под ног. Я начинала злиться, дергаться и пыхтеть, как еж. Работе это не способствовало. Как и то, что гора бумаг не уменьшалась. Производство у него где-то налажено, что ли, по доставке ненужной корреспонденции прямо в дом, чтобы я без дела не скучала. Потому что уже в первый день я заметила, как на вершине вороха с мягким красным свечением нет-нет да появляется новое письмо, буклет или скрепленная кипа бумаг. Р-р-р.

В один из дней Тайлинг решил не покидать пределы кабинета вообще. С самого утра он сидел за бумагами. Что-то читал, писал, подписывал, снова читал. Я тихо поздоровалась и снова занялась привычным делом. Бросала на него редкие взгляды и снова окапывалась в своем личном бардаке, надеясь когда-нибудь навести тут порядок. Ушла лишь в обед, краем сознания отметив, что Тайлинг не оторвался даже ради еды. Наверное, что-то важное и не терпящее отлагательств. Но после плотного обеда в виде нежнейших ломтиков запеченой рыбы с нотками лимона, гарнира, напоминающего рис, овощей и пары кусочков сыра, попивая чай, вдруг задумалась о том, что тишина и спокойствие, конечно, в моем случае — редкая драгоценность, но и отношения как-то выстраивать с хозяином надо. Хотя бы для того, чтобы понять, что он за человек. И не долго думая, решила начать с элементарного — сытый мужчина куда спокойнее голодного. Наверняка, это правило во всех мирах действовало. Поэтому, попросила Аселину собрать на поднос то, что предпочитает хозяин дома, и вооружившись пошла подмазываться, чтобы разболтать мужчину.

Но стоило зайти в кабинет, как весь запал пропал. Тайлинг вскинул брови и вкрадчиво спросил:

— Ты забыла где находится малая столовая?

— Э-э, нет, — решила, что стоять памятником самой себе посреди кабинета с подносом — плохая затея, так что, надо идти до конца, — я все прекрасно помню. А вот вы… Вы объявили голодовку? — широко улыбнулась, чтобы не возникло сомнений в том, что я шучу. Но мужчина никак не реагировал, лишь молча наблюдал за тем, как я выставляю тарелки перед ним, еще и умудряюсь аккуратно сдвигать бумаги на края стола. — Вы сегодня ничего не ели. В общем, — стушевалась, когда заметила, как в глазах мужчины разливается не то удивление, не то одобрение, не то какое-то странное тепло. — Ешьте.

— Это приказ? — он, наконец, улыбнулся. Едва-едва, лишь уголками губ.

— Если хотите, — пожала плечами и юркнула к своему столу. — Но мне кажется, это называется забота.

Не дай Бог еще помрет от истощения, чего мне потом ждать от этого негостеприимного мира?!

— Благодарю, Марго, — он кивнул и принялся за еду. А я — за работу. Но отпускать мое внимание пока вирр не собирался, — за делами и не заметил, как проголодался. И… — в его глазах вдруг разлилась какая-то горечь, смешанная с теплом. — Это приятно, — тихий голос, искренний, немного грустный проник в самое сердце, заставив его запнуться и забиться особенно быстро. — Мама. В прошлом она часто приносила мне обеды в кабинет. Или утягивала в столовую.

— Я знаю, что она погибла. Мне жаль, — искренне проговорила. Стало даже немного неловко и я снова окунулась в работу, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

Время близилось к ужину. Стол вирра снова был завален бумагами и ничего не напоминало о моем внезапном порыве и коротком разговоре. Я прикрыла глаза на пару секунд от усталости. Распахнула и встретилась взглядом с Тайлингом. Он наблюдал за мной и даже не пытался скрываться. Стало неуютно. В глазах и мимике мужчины было невозможно прочитать что-либо. Он был бесстрастен и безэмоционален. И это пугало. Он был непредсказуем. А я полностью в его власти. И даже сейчас замерла, как кролик перед удавом не в силах отвести взгляд.

— Ты насторожена, напряжена и зажата. Как испуганная птица.

— В клетке, — буркнула себе под нос.

— В клетке? — он вздернул бровь.

— Извините, — тут же спохватилась я. Еще неизвестно, как он отреагирует на мои комментарии.

— И все же. Ты чувствуешь себя заложницей?

Наложницей я себя чувствую. Только неизвестно, когда меня принудят к основным обязанностям. На щеки плеснуло жаром, вновь нахлынули ощущения, которые испытала ночью. Опять эти скользящие ласки, растекающаяся нега по всему телу, томительный жар, который скручивался внизу живота, когда эти невесомые прикосновения скользили по бедрам и груди. Я даже не смогла проснуться, и до сих пор не понимала, сон это был или явь. Но отчего-то именно сейчас под взглядом Тайлинга вспомнила эти ощущения. Сжала зубы, прогоняя невовремя нахлынувшие воспоминания. Что он там говорил? Ах, заложница ли я? Ладно, о снах подумаю позже. Надеялась постепенно решать проблемы. Первой была — разобраться, что за фрукт мой хозяин. Выстроить ровные отношения, а там, вдруг, поможет мне. — Вы хотите услышать честный ответ или удобный? — поджала губы. Собственные слова звучали с непрекрытой обреченностью.

— Честный.

— Так ведь я и есть заложница. Ваша. Ситуации. Обстоятельств. Я не свободна. Не принадлежу себе, — последние слова были так отравлены горечью, что я скривилась и отвернулась.

— Как ты оказалась на рынке?

— Родители продали, я уже говорила.

Мужчина подался вперед. Черты лица заострились, ноздри затрепетали, глаза блеснули. Хищник.

— Это ложь, — его голос резанул по нервам. Вздрогнула.

— Это то, что сказал Белый Эл. Хозяин. А я, — голос сел, прошептала, — не помню. Не знаю. — И ведь правда не знаю, как там оказалась.

— Ты боишься меня? — он прищурился и предупредил, — я всегда жду честных ответов, а не удобных.

— Да. Нет. Не знаю, — выдохнула. — Опасаюсь. Я не знаю, зачем вам нужна. Я вас не знаю. У меня нет никаких прав, да и возможностей, — я скривилась от жалобных нот в собственном голосе. И эти чувства всколыхнули злость. — Вы же господин. А я лишь вещь, игрушка, купленная на рынке. Вот такая вот правда.