— И давно она тут, народ пугает? — спросил я у Абрамовича, в принципе, вовсе не рассчитывая на ответ.

Гена пожал плечами.

— Наверное с тех пор, как ее сняли с основания.

— Понятно.

Я вспомнил, что статуя символизировала вход в могилу Бокассы, чей скелет на самом деле находился где-то в лабиринтах подземелья под дворцом и зашагав рядом с нескладным очкариком, ненароком поинтересовался:

— Ты и правда Абрамович?

— Нет конечно, это Палыч меня так прозвал, назначив интендантом. Мол, всех интендантов через пару месяцев службы уже вешать можно.

— Да, — протянул я удивлённо, — а Суворов вроде год давал, ну ладно, а то уж было подумал, что родственник. А Палыч, стало быть отчество Черепанова?

— Отчество, — подтвердил очкарик и ухмыльнулся, протягивая руку, — я Гена, — а потом добавил, — родственник, ну ты сказал, — и он хохотнул.

— Алексей, — я пожал растопыренную ладонь, после чего указал на дом, напоминавший по форме лодку.

— Твоё хозяйство?

Над дверью была прибита большая вывеска, на белом фоне которой, чёрными буквами на русском языке, без малейшего намёка на дизайн, кто-то намалевал: «Хозинвентарь и принадлежности». Принадлежности. Вот кто придумал такое слово? Не самое приятное, потому как рифмуется с другим, совершенно не привлекательным.

Гена кивнул и отпёр массивный замок.

— Лодка Сен-Сильвестр, — проговорил я, рассматривая здание.

— В смысле? — спросил интендант, отходя назад и вставая рядом со мной.

— Так назывался этот дом в былые времена. Здесь жила вторая жена императора ЦАР.

У Гены очки сползли на переносицу и парень, близоруко щурясь оглянулся.

— Это ты с чего взял? — спросил он с сомнением глядя мне в глаза.

— То есть, ты занял это здание и даже не знаешь кому оно принадлежало? — теперь настала моя очередь удивляться.

— Почему не знаю, — Гена снова пожал плечами, — знаю. Тут африканский король какой-то жил, — потом подумал и добавил, — давно жил, ещё в позапрошлом веке. А как он свои дома называл, мне, как-то не досуг, — и спохватившись, быстро проговорил, — пойдём, Палыч сказал пять минут, а я тут по твоей вине здания разглядываю, — и устремился внутрь.

Я оглянулся. Через вполне ухоженную дорогу стояло старое трухлявое деревянное шале, когда-то поэтизирующее мирную спокойную жизнь сельского труженика. Буквы на вывеске давно стёрлись, но я и так знал, что это за домик. Вилла Мбата. Посторонним вход воспрещён. Здесь жил и спал только Ж. — Б. Бокасса. Я повернул голову разыскивая глазами то, зачем я здесь и сразу заметил его. Этот дом по сравнению с остальными постройками и сегодня был самым величественным. Дом его первой женщины. Вход мне не был виден, так как здание стояло фасадом к бассейну, в который, почти полностью завалилась арматура бринкбалантной горки. По мне так самая обычная горка для спуска в воду и почему на плане было написано бринкбалантная для меня осталось тайной. Но это и не важно. Дом, вот что меня интересовало в первую очередь, а вернее одна из комнат на втором этаже.

— Ну, где ты, — вывел меня из задумчивости интендант, — сейчас Палыч примчится.

И я шагнул в полутёмный коридор.

— Двигай направо, — проговорил Гена едва я появился на пороге, — сейчас тебе местную форму подберём, — потом глянув на мои ноги, хмыкнул, — с ботинками проблемы. Тут бойцов местных нагнали сплошь женского пола и ботиночки им 36–38 размер. Я тебе выдам, конечно, нужные, но ты их не умыкни. Отстоишь на воротах и верни обратно, очень тебя прошу.

— Верну конечно, мне-то они зачем? У меня свои имеются, — с некоторым удивлением ответил я, но хозяин этой богадельни только хмыкнул.

— Вот и я о том же, а то бывают ухари.

Мы прошли в квадратное помещение размером пять на пять метров, в котором проёмы окон были заложены разными по своим габаритам камнями и зацементированы. Не везде и абы как, но свет с улицы не проникал, а освещало помещение одна тусклая лампочка, свисавшая с потолка на электрическом проводе. Стены были выкрашены совершенно неоднородно. То ли максимально перестарались, когда разбавляли краску, то ли неравномерная впитываемость поверхности, к тому же с видимыми следами валика, глубокими нерегулярными трещинами и отслоившейся местами краски. И выглядело как роялти-фри изображения.

Мелькнула мысль, как в этом полумраке близорукий парнишка что-то находит, но потом решив, не моё это дело, пододвинул к себе колченогий стул.

— Верну, — пообещав, я стал раздеваться, а Гена с головой нырнул в картонные короба.

— Ну вроде нашёл, — проговорил он через минуту протягивая мне комплект местной одежонки и чёрные лакированные туфли, — извини другого нет, но на пост в самый раз.

Мне то вообще без разницы в чём миссию встречать, мог бы и в своей горке. Главное ведь цвет кожи. Моей кожи. Я был чёрным.

Когда-то моя бабушка, по молодости, в конце 60 годов прошлого века влюбилась в африканца. Но не просто в случайного студента, коих много понаехало из стран Африки и чьи правители, якобы, вставали на путь социализма. Это был цельный Император и не важно, что на этот пост назначил он себя сам, а к власти пришёл путём военного переворота, превратившись из простого солдафона в самого худшего африканского диктатора. Так о нём писали. Однако, моя бабушка, о новоявленном короле имела другое мнение, и я вполне разделял её взгляды. Во-первых, на тот момент страна представляла собой огромную бездорожную пустошь, отмеченную хаосом и голодом. Бывшее правительство — что-то вялотекущее. Устраивать переворот и захватывать власть не было желанием Бокассы, скорее кульминацией общественного беспокойства, которое и сделало его вождём. А во-вторых, если он такой жуткий злодей и людоед, как пытались и до сих пор пытаются очернить его личность историки и не только, то почему не нашлось ни одного свидетеля жестокости и каннибализма, кроме описанных анонимно в западных газетах, которые появились сразу после его обращения к своему народу с такими словами: «Дорогие мои! Час справедливости пробил! Хищная иностранная буржуазия, словно паразит, высасывавшая наши силы, упраздняется навсегда! Отныне каждый имеет равные права на деятельность, служащую удовлетворению интересов всех!».