Мы поднялись по скрипучим ступенькам, я открыла дверь, прошла через тёмную прихожую и оказалась в натопленной комнате. Маменька сидела за накрытым столом, пила чай из голубой фарфоровой чашечки, которую всегда возила с собой, и делала вид, что слушает нянюшку. Но тотчас посмотрела на меня.

— Здравствуй, Элис. Как поживаешь, дитя моё?

— Мэ-э, — прогундела я, прямо в ботинках прошла по скрипучему полу, потыкала маменьку в плечико грязным пальцем. — Мэ-мэ-э…

— Не касайся меня, милая, это шёлк, ты понятия не имеешь, сколько он…

У неё в ушах прыгали серёжки-груши, переливаясь аквамариновым блеском. Такая тоненькая шейка, такое изящное ушко. Я схватила пятернёй серёжку и потянула на себя. Маменька взвизгнула, подалась за мной, вцепившись в запястье.

— Ма-а-а, — выдохнула я восторженно.

— Уберите от меня идиотку!

М-да. В этот раз её выдержки хватило ненадолго.

— Лиззи, детка, — заволновалась нянечка, — отпусти, это не твоё. Фу, не трогай…

Но я не обращала внимания на сердечную. И на гостью, которой буквально пришлось стать на колени, чтобы мой восторг не порвал её розовую нежную мочку. Я с упорством ребёнка тянула на себя блестящую игрушку.

— А смотри что у меня есть! Лисонька, погляди: пряничек.

Я обернулась, выпустила маменькино ухо (та тотчас свалилась на пол) и, идиотски хохоча, подошла к нянюшке, схватила глазированный пряник и стала пихать его в рот. Пряник не лез. Я начала давиться, слёзы потекли из глаз. Нянюшка потянула мою руку, забрала пряник, разломила и накормила меня прямо так, с рук.

— Омерзительное зрелище, — выдохнула маменька, поднимаясь. — Ну, всё. Собирай её и поехали. Какое счастье, что мне недолго осталось всё это терпеть!

В смысле недолго? Я чуть не обернулась вопросительно, но усилием воли смогла себя сдержать: я же идиотка бессмысленная. Что она имеет в виду? И — куда поехали? Вот уже год, как я жила в забытом богом — ну не знаю им или не им, но людьми-то точно — месте, и вроде бы обо мне тоже все должны были уже забыть и…

— Пойдём, пойдём, девонька, — нянюшка принялась поправлять на мне одежду, а затем и вовсе кутать в шерстяной платок. — Счастье тебя ждёт великое. Нежданное. Негаданное. Вспомнил о тебе Господь и Дева Пречистая…

Меня вывели из дома, попытались запихнуть в экипаж. Э-э! Мы так не договаривались. Я расставила руки-ноги и отчаянно замычала. Не для того я целый год строила идиотку! Не надо меня никуда везти, мне и тут…

Гарп вынырнул из-под моих юбок и громко, заливисто залаял.

— Перестаньте, — процедила маменька, подходя следом. — Не пихайте сумасшедшую в мою карету.

Впервые была с ней согласна.

— Привяжите её к облучку, авось не упадёт. Скажи ей, Христина, что если мы по её милости задержимся, то быть ей биту.

— Госпожа, — взмолилась нянюшка, голос её дрогнул, — так ведь… не поймёт она, умом-то тронулась, речей человеческих не понимает совсем, ровно ребёночек двухлетний.

— Это её проблемы, — холодно бросила матушка, залезла в карету, кучер аккуратно закрыл дверцу.

Сволочь!

Быть битой мне не хотелось. Однажды, когда я была ребёнком, я притащила в дом лягушку, малахитово-зелёную, восхитительно-красивую. Зверюшка сбежала от моей назойливости, и, по несчастью, спряталась у матушки в будуаре. И к ещё большему прискорбию обнаружила её не я, а маменька. Лягушке повезло — она всего лишь вылетела в окно, а мне дали десять хлёстких розог. И папенька, как всегда, принял сторону жены, а не дочери.

Я позволила посадить себя на облучок позади кареты, туда, где обычно крепились дорожные сундуки. Кучер крепко-накрепко меня привязал. Ногой откинул несчастного Гарма (тот отлетел в сугроб), прошёл вперёд. Карета дёрнулась. Свистнул кнут.

Пёсик выскочил из снега. Тявкнул и бросился вдогонку.

— Иди домой, — прошептала я.

Но он мчал, ветер развевал висячие ушки. Носик чернел среди светлой шерсти моего болона (я принципиально никогда не называла Гарма болонкой). О Боже, нет! Нет, малыш, беги назад!

— Домой! — крикнула я в ужасе, когда мы уже мчались по сельской дороге.

Только бы матушка не услышала, только бы стук колёс заглушил!

Ну куда ты?! Куда? Ты же не догонишь! У тебя же такие короткие ножки… Гарм! Нет!

Он и правда отставал, всё сильнее и сильнее, но по решимости на его мордашке я понимала: Гарм так и продолжит бежать, даже когда мы уедем далеко-далеко, и где-то по дороге замёрзнет, упадёт на снег и… Слёзы побежали по моим щекам.

— Гарм! Фу! Гарм, нельзя!