Сущность, у которой Калё находилась в конечностях, задремала, а вот самой Калё было далеко не до сна. Кхет, чтоб ему всю жизнь функции грызть, сказал, что здесь она станет сильнее, многое узнает. Калё думала, что тут она найдёт сильных сущностей и учителей, таких как Вэпэ и Ваан, а тут что? Она не понимает куда попала, она не понимает, что с ней, да она тут вообще ничего не понимает, кроме слов местных сущностей.

Калё начала внимательно осматриваться и ещё раз удивилась, оказывается, кроме них тут находилась ещё одна…скорее всего функция. Она не ощущалась Калё как сущность, но она разговаривала, хотя нет, из неё доносился голос, так будет правильнее.

Голос говорил, что в этом году произошли два важных события: президент Эйзенхауэр предложил двенадцати государствам, осваивающим Антарктику, отказаться от своих претензий и воздержаться от милитаризации этого континента и СССР согласился с этим его предложением, а также в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году состоялись выборы, и демократическая партия получила шестьдесят два места в сенате против тридцати четырёх у республиканцев, и двести восемьдесят одно место в палате представителей против ста пятидесяти трёх у республиканцев. Теперь демократы контролируют обе палаты парламента и республиканцам придётся туго.

Мир сделал так, что слова и понятия были ей знакомы, но смысла сказанного Калё не понимала и стало казаться, что она сходит с ума от непонимания окружающего. – «Если что-то один раз сработало, то есть смысл попробовать ещё раз» – подумала Калё и заорала. Способность оказалась очень сильной и прекрасно действующей на всех слышащих её сущностей, это было замечательно.

Всё остальное вызывало большую тревогу, и если сознание Калё, на первый взгляд, было в порядке, то вот её тело было отвратительным – мелким и слабым, энергии не хватало даже на самую слабую способность и как бы не желала Калё говорить на языке окружающих сущностей, её тело было на это не способно. Калё сильно захотела вернуться обратно, но «прибора» при ней не оказалось, скорее всего он так и лежит на её теле в своём мире, пришло осознание, что она здесь застряла надолго. При всех её возможностях у Калё не оставалось иного выбора как занять выжидательную позицию – наблюдать, изучать и смотреть куда ситуация будет развиваться дальше.

А ситуация показала, что Калё очень не повезло. Не повезло с местом рождения – их семья проживала в Ла-Хонда, небольшом поселении в гористой местности Калифорнии, где тусовалась вся наркоманская шваль штата. Не повезло с родителями – убеждёнными наркоманами и пацифистами, они постоянно курили марихуану и мечтали об ЛСД с его расширением сознания, были против насилия и ежемесячно организовывали мероприятия против участия их страны во Вьетнамской войне.

Калё, находящаяся в теле мальчика по имени Сэм, зачатого мамой Самантой после очередного расширения сознания (отец также звал её Сэм, чем постоянно путал Калё), была не нужна ни ей, ни «счастливому отцу» Тэдди и росла, воспитываемая телевизором, замкнутым и нелюдимым ребёнком. Говорить начала только в три года, телосложение имела субтильное и именовалась недобрыми соседями не иначе как «этот недоразвитый». К четырём годам Калё решила, что пора кончать с раздвоением личности и причислила себя к местоимению «Он», и имени «Сэм» как и звали, уже его, все окружающие.

В 1964 году, когда Сэму было шесть лет, родители что-то не поделили со своей общиной «Весёлые проказники», отказались ехать на школьном автобусе на всемирную выставку в Нью-Йорк и перебрались жить в район Хейт-Эшбери, что в Сан-Франциско. Тут формировалась большая коммуна хиппи, к жизни и угарам которой с радостью присоединились его родители. Здесь Сэм, на целый год позже своих одногодков, и пошёл в нулевой класс местной школы. Район у них был, по местным меркам, отстойный, школа была соответствующая, учили спустя рукава, но для Сэма это был настоящий прорыв – его кто-то учил!

До этого «недоразвитый Сэм» черпал информацию в основном из телевизора, он в их семье был чёрно-белым, но мультфильмы и телевикторины показывал исправно, они и были главными светочами знаний для него. В школе Сэм научился читать, медленно, водя пальцем по строчкам, а книги, которые он брал в школьной библиотеке, стали третьим источником знаний после телека и школьных учителей. Читал Сэм, в основном, комиксы. Правда классных «реальных» комиксов, изданных до 1954 года, в библиотеке школы было мало, а из «сопливых», что издавались после «Кодекса комиксов» и телевизионных слушаний сената идиота Маккарти ему нравилась только «Великолепная четвёрка».

А вот в социальном плане у Сэма всё было очень плохо, если не сказать отвратительно – он являлся типичным ребёнком, на которого «забили» родители. К нему безупречно подходила приставка «не очень» – не очень умный, не очень сообразительный, не очень разговорчивый, не очень общительный. С первого дня в школе его «ставили на место» старшеклассники – подножки, плевки, подзатыльники целый год были его спутниками в школе, но к семи годам, несмотря на плохую кормёжку и общую недоразвитость, тело Сэма всё-таки смогло принять в себя некоторое количество энергии, необходимое для активации способностей на их минимуме.

У его обидчиков в школе всё резко стало плохо – сломанные ноги и руки, оторванные подошвы у обуви и дыры в карманах, разорванные тетради и сумки, полный хаос в шкафчиках. И Сэм всегда был ни при чём, он находился на виду и точно ничего подобного сделать не мог – «случайное совпадение», «не повезло», «кто-то проклял» – звучало при всех непонятных происшествиях. К концу учебного года, и к его большому удовольствию, Сэм в школе стал полным изгоем – к нему никто не приставал, но никто с ним и не общался. Жаль, что проявить свои основные таланты ему сложившаяся жизнь так и не позволила, но и такой результат можно было считать победой – он здесь для того, чтобы учиться, узнавать новое, а не для стравливания и уничтожения мелких людишек. Сэм был в разы старше этих детей, больше видел, больше знал и имел значительно больше жизненного опыта, пусть специфического, но всё же опыта, да и сейчас он его получал полной ложкой – опыт изгоя.