Кожу щипало от холода, но внутри меня разгоралось чувство бодрости, а каждый вдох был полон свежести.

Что интересно, к проруби народ провожал меня молчаливым взглядом, словно Ивана-дурака из сказки «Конёк-горбунок» к трём котлами, мол, выплывет или нет. Стоило мне выйти из иордани, как мужики, на ходу скидывая одежду, ринулись к проруби. Спрашивается: для кого сараи строили?

Да и ладно. Пусть плюхаются. Лишь бы не простыли. А мне завтра в путь-дорогу, пока погода стоит солнечная.

В конце тысяча восемьсот двенадцатого года французы и поляки, под командованием Наполеона, взяли под контроль Москву, но обнаружили, что она опустела и сожжена военным губернатором Фёдором Ростопчиным. «Вторжение двенадцати языков» для Бонапарта закончилось бесславно. Но и от Москвы остались пепелища.

Разрушенные здания, опустошенные улицы и уставшие от страданий жители — все это создавало атмосферу безнадежности. Однако дух москвичей был несломлен.

Восстановление Москвы началось с первых же дней после ухода французских войск. Люди, вернувшиеся в свои разрушенные дома, стали собираться вместе. Горожане объединялись в группы, чтобы очищать улицы от обломков и восстанавливать хоть какую-то привычную жизнь.

Одним из первых шагов стало восстановление общественных зданий. Городские власти, поддерживаемые местными купцами и благотворителями, начали организовывать сбор средств для их восстановления. На улицах появлялись палатки, где собирали пожертвования, а мастера и ремесленники, несмотря на собственные потери, спешили помочь в восстановлении. Каждый вклад был важен — от простого гвоздя до больших сумм денег.

Прошло несколько месяцев, и Москва постепенно начала оживать. На месте сгоревших домов начали возводить новые здания, которые отличались современными архитектурными решениями и заранее разделялись каменными стенами, чтобы не допустить в будущем масштабных пожаров. Важным шагом в восстановлении стало открытие новых школ и больниц. Образование и здоровье стали приоритетами для москвичей. Не вдруг, но на месте старых учебных заведений появились новые школы, где дети могли учиться. Больницы также были реконструированы, и уже принимали первых пациентов.

К концу тысяча восемьсот шестнадцатого года Москва уже не только восстановилась, но и преобразилась. Город стал символом стойкости и единства.

Москва доказала, что даже после самых тяжелых испытаний можно возродиться и стать еще сильнее и краше. Город вновь зажил полной жизнью, а его жители навсегда запомнили уроки прошлого: единство и взаимопомощь способны творить чудеса.

О своём прилёте я предупредил Петра Абрамовича загодя. С высоты в полтысячи метров мне с ним удалось связаться уже над Волоколамском, который мой тульпа, Виктор Иванович, уверенно опознал по характерному облику Воскресенского собора.

Дальше я просто летел над трактом, ведущем в Москву, взяв от него чуть в сторону, чтобы видеть дорогу через боковое стекло кабины.

Ну, а как иначе? Навигационные приборы нынче отсутствуют, как класс. Карты есть, и вроде не самые плохие, но что-то я сильно сомневаюсь, что масштаб в них досконально соблюдён.

Так что лечу себе над трактом тихо — мирно, вижу как возницы на обозах головы вверх задирают и крестятся. Правда, чего крестятся не пойму — у меня же не немецкие кресты на крыльях самолёта намалeваны, а наш российский бейсик. Но мой Катран особого шума не издаёт в полёте, оттого и лошадей не пугает. Скорее, я сам больше боюсь, когда его нет-нет, да и тряханeт — всe-таки малая авиация она и есть малая — болтанка ощущается. Надо бы ремни безопасности приделать к креслу, а то ненароком выпаду из самолёта при отрицательной перегрузке.

Посадочную полосу дядья приготовили на русле реки Яузы. На реке слегка расчистили и притоптали снег, а метрах в пяти от полосы с обеих сторон дорожками высыпали по десятку — другому вёдер золы, обозначив мне габариты посадки на безопасный участок.

И казалось бы — лети сразу в Лефортово, ан нет. У меня запланирована хулиганская акция…

Красная Площадь… Кто из русских про неё не слышал?

Через неё прошли десятки, а то и сотни парадов и демонстраций, собирающих сотни тысяч людей.

Но сейчас она из себя представляет довольно элитное торжище. Этакий рынок вполне приличных качественных товаров, в отличии от Хитровки и ещё ряда окраинных ярмарок, где работает закон: — «Не обманешь — не продашь».

И казалось бы — какое мне до этого дело? Так вот нет. Зря что ли у меня Прошка с сапожным ножом целый вечер корпел, распуская две дюжины книг на отдельные страницы.

Книги жалко, пусть страницы и были вырезаны из недорогой «народной» версии. Но что делать, если товар встал? Не желает народ покупать Сказки Пушкина!

Правильно! Нужна мощная рекламная акция! И вот она началась.

Я прилетел и с невиданного ранее самолёта разбрасываю над Царской Площадью сотни вырезанных страниц из изуродованных книг.

Лишь выкинув последнюю стопку своих «Сказок Пушкина», безжалостно иссечённых на отдельные страницы, я взял курс на Лефортово. Не скажу, что сориентировался легко и сразу, но пошёл вверх по реке Яузе, русло которой хорошо читалось с воздуха. А там и посадочная полоса нашлась.

— «Только прилетели — сразу сели. Фишки все заранее стоят. Фоторепортеры налетели. И слепят, и с толку сбить хотят», — напевал я про себя незабвенные строки Высоцкого, осуществляя посадку, а затем подруливая так, чтобы мой Катран можно было удобно затащить на берег, и поставить там на расчалки.