– Что там? – гаркнул Муромец нетерпеливо.

Алеша придержал коня, что готов был, хоть и уже в мыле, мчаться мимо до самого Киева, выкрикнул хрипло:

– Старшой!.. Я не стал задираться, как ты и велел!

– Что за человек там? – повторил Муромец нетерпеливо.

Алеша повторил торопливо:

– Ты велел, чтобы я не ввязывался в бой, если он хоть чуточку выглядит здоровее!.. Я послушался, хотя мог бы… Прости, Илюша, это я так…. Он намного сильнее. Честно говоря, это только тебе по силам.

Он спрыгнул с коня, торопливо ослабил ремни, но снимать седло не стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью:

– Позволь теперь мне.

– Ясное дело, – буркнул Муромец. – Только ты тоже… Ну, тебя предупреждать не надо. Ты не ребенок… но все же смотри в оба.

– Не сомневамся, – ответил Добрыня ясным голосом.

Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком, Добрыня шелохнул сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками, словно не конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо и тут же затих, а пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что почти рассеялось, будто неведомый боец застыл в недвижимости и ждал.

Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер морду, поводил в поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье почудилось, что поповский сын просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо…

– Ладно, – сказал он с отеческой суровостью, – не казнись… На силу тоже находится сила, как на ухватку – ухватка, а на нахрап еще больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня.

Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все еще побледневшее, только на скулах выступили красные пятна.

– Думаешь, привезет связанного?

– Поглядим, – повторил Муромец. – Еще не вечер.

Снова он застыл на каменном коне, у которого даже грива не шелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя тот остыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал и без того высокие голенища щегольских красных сапог на каблуке, словно новгородец, где даже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь.

На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так и растаяло. Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном лице вспыхивали попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старого казака, но проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова с надеждой и тревогой всматривался в горячую степь.

Очень не скоро в обратную сторону снова потянулся пыльный след, вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами, но хмурый, издали видно. Конь шел наметом, замедлил бег за десяток скоков до Муромца, Добрыня сказал с напряжением:

– Илюша, это серьезно.

– Ты с ним не схлестнулся?

– Была мысль, – признался Добрыня. – но уж больно сноровистым он показался. То, что кидает высоко булаву и ловит – лишь сила и ловкость. Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне, держит на поясе меч, а на седле топор – это повадки бывалого воина. Запасной конь под седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел только краешки, но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороны приторочены два копья, лук с полным колчаном стрел. С виду молод, хотя лицо под личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке, я бы сказал осторожно, что он из молодых да ранних.

Муромец нахмурился:

– Видать, придется самому размять старые кости.

Добрыня предостерег:

– Он очень силен! И быстр. Одень панцирь поверх. Кольчуга кольчугой, но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер.

– Меня латы давят, – пробурчал Илья. – Тяжело… Ладно, пусть не налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читать умеет…тьфу!

Младшие богатыри неотрывно следили, как их старшой неспешно удаляется, невозмутимый и тяжелый каким помнили всегда, а конь сперва еле тащился, потом пошел рысью, затем перешел в тяжелый галоп, наконец понесся, как выпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась по следу, а черная стая галок неслась следом, что были вовсе не галки, а комья земли, выбитые чудовищными копытами тяжелого коня.

Завидев всадника, Илья натянул поводья. Конь, конечно же, и не подумал остановиться, не легконогая лошадка поповского сына, но скок сбавил, перешел на шаг, а остановился уж так, чтобы всадники могли оглядеть друг друга с головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки.

Незнакомый поединщик сидел на черном, как ночь, жеребце. Сам он был высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько присвистнул, зато в поясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с личиной из черной бронзы, сквозь прорезь блистают глаза, вроде бы черные, как ягоды терна, видны слегка припухлые губы, но подбородок тверд, выдается вперед, с ямочкой, возле губ твердая складка.

– Гой ты еси, добрый молодец, – поприветствовался Илья. – Кто ты есть? С какой стати едешь на земли Новой Руси?

Всадник засмеялся, голос был чист и резок, как лезвие новенького меча:

– Я еду, куда возжелаю, старик!.. И отвечаю только тогда, когда сам возжелаю. На своем пути сюда я встретил сорок богатырей… не вам троим чета, теперь вороны растаскивают их кости.

Илья удивился:

– Что-то не вижу за тобой сорока коней! Один заводной да и то не больно богат.

Всадник ответил резче: