Даня отрицательно покачал головой. Монах вздохнул. Ну, об этом в двух словах не скажешь. Другая религия, да, и мечети к нам отношения не имеют. Но от них может исходить нечто, чувствительное для гоблинов. Чужое. Точнее сказать затрудняюсь... Даня все мигом просчитал:

— Ну, тогда где-то должна быть мечеть...

Но и отец Никифор соображал не хуже:

— ... которая источает сильнее прочих. Возможно.

В первый миг Даня ушам своим не поверил. Но затем сам себя ругнул: а не за тем ли сюда шел!

— И вы располагаете?..

— Располагает, юноша, Господь, — наставительно сказал отец Никифор. — Мы же, грешные, всего лишь предполагаем... Однако предполагаем мы в данном случае не на пустом месте.

— Я понял, — нетерпеливо перебил Даня. — Где?

Монах едва заметно улыбнулся в бороду.

— Я знаю еще одну мечеть. На севере. У спорткомплекса «Олимпийский». Знаешь, где это?

— Слышал. Но не был никогда.

— Не близко. Весьма не близко...

— Ничего. Примерную схему можете дать?

— Отчего же. Карта Москвы у вас есть?

— Есть.

— Прекрасно. Тогда следи по памяти...

И отец Никифор чрезвычайно толково разъяснил, где на карте должен быть «Олимпийский». Дане оставалось лишь кивать согласно, что он и делал.

— Спасибо, все ясно, — искренне сказал он. Подумал и добавил: — Вы мне... нам, вернее, вы нам очень помогли.

Отец Никифор вновь спрятал улыбку в бороде:

— Не стоит благодарности.

Собственно, на этом можно было прощаться. В самом начале Даню исподтишка глодала мысль что его собеседник помянул «приятную прохладу» как фигуру вежливости... однако по ходу беседы с некоторым удивлением пришлось реально убедиться в том, что отцу Никифору ничуть не холодно. Он был весел, румян, не ежился и не дрожал — и потому Даня решился задержать его еще на пять минут.

— Послушайте, отец Никифор. Можно еще один вопрос?

— Охотно, охотно.

— Только он к делу отношения не имеет...

Священнослужитель сделал неопределенно-дружеское движение глазами и бровями: ты, мол, излагай, юноша, свой вопрос, а там посмотрим.

Даня изложил:

— Вот вы сказали о разных религиях. Если я правильно понял, так было раньше в мире?..

— Именно.

— То есть кто-то ходил в один храм, кто-то в другой, а друг друга не очень жаловали?

— Увы. Не без того.

Даня покивал с видом врача, убедившегося в правильности своего диагноза.

— Так, может быть, из-за того все и случилось? Что недружелюбно жили?

— Причин много. Увлечение оккультными знаниями. Неверие. Гордыня. Пресыщение. Разврат. Все вместе... Вот и попустил Господь свершиться наказанию.

— Сурово, — горько усмехнулся Даня.

— Бесспорно. Но что ж делать? Вот, — Никифор обвел рукой панораму разрухи. — Факты. С ними не поспоришь.

— Так что же все-таки делать? — Даня прищурился.

— Жить, — неожиданно жестко сказал монах. — Не сдаваться. Побеждать!

— Знаете как?

— Нет. Знаю что. Что победим. Да и ты знаешь. А как... Пути Господни неисповедимы. Кто знает, может, этот путь рядом? Надо вглядеться — и найдешь.

— Надо, — подтвердил Даня.

Если бы разговор юного «генерала» с духовным лицом слышал разбойник по кличке Пистон, то он бы двумя руками проголосовал за последние слова этой беседы. И даже подписался бы — если б умел писать.

Правда, своим разумом он не додумался бы: слишком неразвит был. Он лишь почувствовал, что делает он что-то не то в этой жизни, куда-то не туда загибается путь его судьбы...

А как разогнуть — не знал.

Он остро ощутил это после трагических событий в отряде. То, что Жженый взбунтовался, потрясло его. Больше того! Пистон уловил в бунте главаря какую-то правду. Какую, он не мог постичь, но стал думать. Он ни на палец не поверил Тощему, что Жженый перебил бы их всех. Но промолчал, конечно.

Мышление потребовало от него огромных усилий. Он помрачнел, насупился. Хорошо, что никто не заметил перемены! Тощему было не до того, Ботва увлекся шпионским делом, Мыло — идиот. Трое же новеньких и знать не знали, каков был Пистон прежде.

Тем паче, что претензий к нему не было. Дело он делал: на посту стоял, физподготовкой занимался, стрелял отлично, — наверное, лучше всех. А мысли оставались в тайне. Тощий опасался зря: гоблинские маги не в состоянии были так уж явно проникнуть в человеческое сознание.