Но сила наваливается.

И я слышу звон.

Тонкий нервный звук. Будто где-то рядом, над ухом, трясут связку хрустальных колокольчиков. И главное, звук такой навязчивый. Он пробивается прямо в мозг, под черепушку, причиняя физическую боль.

А потом боль уходит.

И я вижу дорогу.

А ещё птиц. Точнее я не сразу понимаю, что это именно птицы. Так, чёрные пятна россыпью. Большие и маленькие. Как капли чернил на тетрадном листе.

Но это птицы.

Просто покрытые чёрной слизью. И сердце ускоряется. Я ещё не понимаю, что произошло, но знаю — плохое. Очень-очень плохое.

И тянет сорваться на бег, но… нет.

— В город, — я вскидываю руку и те, кто идут за мной, останавливаются. — К машинам и в город. Везите синодников. Дарников. Всех. Кордоны выставляйте.

Каждое слово даётся с трудом.

И те, кто сзади, не сразу подчиняются. Они тоже понимают, что что-то случилось.

— Может… — Степан мнётся.

— В город.

Голос мой звучит ровно и сухо. И они подчиняются. Я слышу, как громко и даже чересчур — в этой тиши каждый звук режет ухо — гремит мотор. Машины уходят.

Я остаюсь. Иду.

Я стараюсь не наступать на треклятых птиц, но как же их много. А у ступеней вытянулась в судороге Лапта. Старая борзая скалилась, и зубы её выделялись на фоне черноты, крупные, желтоватые.

Яркие.

Дальше.

Дверь распахнута. Она закрылась бы, но тело не позволяет. Человека не узнать. Хотя… такие ботинки только у Михея и были.

В доме же воняет. У тварей совершенно особый запах. Его мало кто чует, но вот мне не повезло. Я и на той стороне от вони этой мучился, то ли перекисшие огурцы, то ли болото, то ли отхожая яма. Главное что всегда вонь. И чем тварь опасней, тем сильнее воняет.

Дом пропитался этой вонью.

Шаг.

И снова тело.

Ещё одно. Столовая. Тварь застала врасплох. Люди не успели разбежаться. Наверное, они и не поняли-то, что произошло. Женщина склонилась над полем для игры. Фишки, кубики.

Я поднял тот, который закатился под стол, стараясь не смотреть на детей.

Не смотреть бы вовсе. Нельзя.

Не так учили.

Тихий шелест за спиной заставляет обернуться.

Но…

Никого.

Нет никого. Может, сквозняк? Дом выстыл, из-за двери и не только… дальше. Я уже знаю, что искать бесполезно, но не искать не могу. Поэтому иду.

Шаг за…

Шаг за шагом.

Шелест снова заставляет обернуться. И вновь же пустота. В руках револьвер, хотя, чуется, здесь он не поможет. Тварь, которая способна вот так… нет, ей даже заговорённые пули ни по чём.

И надо бы уходить.

Отступать, пока не поздно. Или… поздно? Наверняка, меня уже заметили. А значит, играют. И как… идти. Первый этаж.

Кухня.

Снова мертвецы. Сколько мертвецов… и старая грымза-экономка так и осталась сидеть в своём кресле, которое чем-то донельзя напоминало трон. Горничная, уткнувшаяся лицом в решётку. Лакей с подносом. Графин разбился и осколки хрусталя поблескивали на ковре каплями росы.

Но я иду.

Выше.

Комнаты. Личные покои. Детские. Нянька над колыбелью. Молодая хозяйка тут же. И кажется, что хуже уже не может быть. Но иду. Сердце не выдержит.

Должно. Куда оно денется.

Поэтому выше.

Третий этаж.

И чердак.

Комнаты для прислуги. По этому времени пустые. Но я всё равно… я даже сумел закричать, позвать в глупой надежде, что, может, хоть кто-нибудь.

И собственный голос хриплый, тоскливый, что вой.

Выть и хочется.

Нельзя.

Надо…

Ниже. Я тяну до последнего. Я знаю, что надежды нет, но человек слаб и продолжает надеяться. И поэтому боюсь потерять эту вот надежду. Но всё-таки… иду.

Снова коридор.

Двери запертые. Я закрывал каждую, пытаясь хоть так спрятать то, что за этими дверями находится. Наши покои в северном крыле, угловые, с окнами в сад. И дети, когда были маленькими, часто забирались на подоконники, смотрели. Поэтому жена сшила подушки.

И украсила их вышивкой.

А потом ещё сшила, уже для внуков…

Рука тянется к двери. А проклятое сердце всё не останавливается, заставляя держаться на ногах. И я толкаю дверь. Я должен увидеть.

Должен узнать.

Переступить порог. И Машенька собиралась уехать. Планировала же утром, а я отговорил. Обещал сам отвезти её в Менск, но позже. Завтра. Куда спешить-то? Дурак старый. Тут она.

Внуки тоже.

На подоконнике. Окно затянуто морозом, но разве это может остановить детей.

Клетка на столе.