– Поздно, Эрик, – трагическим полушепотом вымолвил он, глядя в том направлении, откуда мы только что приковыляли. – Восемь – нет, вру: девять! – мерзавцев на горизонте...

Стараясь не стонать, я с трудом лег на живот и перекатился к другой оконечности пьедестала...

И правда, хоть все и плыло сейчас перед моими глазами, но однако же мне удалось разглядеть маячившую вдалеке группу повстанцев. Те, очевидно, вознамерилась поживиться оружием погибших Охотников, поскольку ошивались именно там, где и полегла наша делегация.

Внезапно один из них принялся подзывать к себе остальных, указывая на что-то у себя под ногами. Повстанцы сгрудились вокруг него и тоже склонили головы, вылупившись на нечто такое, чего нам со своей позиции никак не удавалось рассмотреть.

И вдруг, словно повинуясь единой команде, все они начали поднимать взгляды от земли и, проследив ими по направлению памятника, так и застыли, глядя, казалось, прямо мне в глаза...

До меня наконец дошло – повстанцев очень живо заинтересовал кровавый след, который я так некстати оставил за собой, пока Михаил тащил меня от их баррикады.

– Похоже, сеньор викинг, эти занюханные мародеры потянутся к нам, как похотливые кобелишки за течной сукой, – весьма точно подметил русский, вновь отбирая у меня свое оружие. – Ну что ж, да будет так, однако не пристало двум великим командирам сдаваться без боя, согласен?

Вместо ответа я по очереди извлек оба «глока» и положил их перед собой. Некогда казавшиеся мне не тяжелее столовой ложки, мои пистолеты-»близнецы» теперь являлись практически неподъемными для моих обескровленных рук. «Проклятье! – подумал я. – Хватило бы силенок курок спустить, а не то чтобы еще попадать в кого-то...»

Повстанцы тем временем взяли оружие наперевес и с опаской стали продвигаться к памятнику, постепенно растягиваясь в стремящуюся охватить нас полукольцом цепь.

Я поймал одного на мушку, но ствол пистолета дрогнул и предательски ушел вниз – руки мои почти полностью отключились.

– Подпустим их чуток поближе, – голос Михаила долетал до меня будто через железную трубу, начав пропадать в каком-то давящем на уши звоне. – Эй, швед, ты меня слышишь? Швед, очнись, мать твою! Очнись, кому говорю! Вот зараза!..

А для меня уже не существовало ничего: ни русского, ни окружавших нас повстанцев, ни холодных камней брусчатки, ни даже самой Новой Праги... Единственная пролетевшая мысль, и та затухшая через секунду, как бы подвела черту – вот, дескать, брат Эрик, какая она – эта смерть, – и не боли столь сильно развороченное бедро, ничего не было бы в ней такого пугающего. Ничего...

...Но мне повезло больше, чем магистру Жерару и прочим павшим у баррикады, – я выжил. И выжил благодаря самоотверженности брата Михаила, не пожелавшего бросить на растерзание повстанцам, казалось бы, и так уже стоящего одной ногой в могиле своего малознакомого собрата по оружию...

Увидев, как голова моя стукнулась лбом о мостовую, а рука выпустила рукоятку пистолета, Михаил сразу открыл огонь по противнику и первой же очередью уложил четверых. Остальные тут же попадали и принялись поливать постамент ответным огнем, не забывая при этом переползаниями подбираться к нему все ближе и ближе. Им в поддержку с баррикады выдвинулось еще несколько человек...

«Знаешь, о чем я думал тогда? – спрашивал меня позднее русский и сам же отвечал: – А о том, что легко же ты, гаденыш, отделался! Отрубился на самом интересном месте в то время, как я отдуваюсь тут за двоих, хотя прекрасно вижу, что и мне вот-вот бабуля с косой счет за проживание на этом свете предъявит...»

Пока одни повстанцы продвигались вперед, другие прикрывали их огнем, не давая командиру «поляков» и носа высунуть из-за укрытия. Расстреляв почти вслепую все автоматные рожки, он отбросил «земляка» в сторону и взялся за мои «глоки».

И вот когда в обойме второго осталось лишь три или четыре патрона, Михаила стала терзать дилемма: успеет ли он найти в карманах моего плаща запасные или уже не суетиться да разнести себе башку от безысходности. Но окончательного решения он так и не принял, поскольку как раз в этот момент и пришло долгожданное спасение в лице ворвавшегося на площадь «самсона» Берлинского отряда.

Залп тяжелого скорострельного пулемета берлинцев не пощадил никого из атакующих. Переведя затем стволы на начавшую было отстреливаться баррикаду, бойцы Берлинского магистрата забросили мое не подававшее признаков жизни тело в кузов, помогли забраться туда же уже похоронившему себя Михаилу и, не прекращая огня, помчались обратно...

Я пробыл в бессознательном состоянии ровно сутки, но именно в течение них и случилось то, из-за чего командира Первого отряда Бернарда Уильямса переименовали из Стального Британца в Мясника. Так что, прежде чем мои глаза раскрылись и узрели облезлые потолки больничной палаты, проблема восстания еретиков Новой Праги была полностью решена. И процесс сей протекал в лучших традициях Ветхого Завета – всяк непокорный служителям Единого и Истинного Бога уничтожался без суда и милосердия...