Шрифт:
Я, признаться, погрузился в легкий шок, поскольку не ожидал услышать подобное от столь известной на всю страну личности, как магистр Аврелий, и в крайнем недоумении посмотрел на Бернарда – что же он ответит...
– Исключено, ваша честь, – отозвался тот, ничуть не изменившись в лице («Неужели для Аврелия подобная практика в порядке вещей?» – подумал я с чувством непонятного душевного дискомфорта. Лично мне за столько лет службы в Корпусе еще не доводилось работать с подобными хладнокровно-жестокими магистрами). – Я дал Слово Командира, что с ними ничего не случится взамен на его сдачу.
– Вот это вы зря! – Аврелий, словно бы смутившись чего-то, отвел глаза в сторону. – Видит Бог, зря... Другого выхода не было?
– Нет. Они не шутили – в церкви оказалось полно керосина.
– Что ж, тогда буду работать как обычно: Трон, клещи, огонь...
– Его люди утверждают, что он сильно болен, – предупредил я.
Магистр наморщил лоб и потрогал огромную родинку на левой щеке – видимо, в глубокой задумчивости, – а после чего спросил:
– Дьякон Виссариона, брат Эрик... Он хороший медик?
– Как и все помощники магистров, ваша честь. Не Авиценна, но и не коновал, – охарактеризовал я профессионализм Джерома.
– ...А то мой и магистра Конрада отправились с ранеными в Авранш и пробудут там до приезда парижан. Пригласите его завтра ко мне; будет приводить Иуду в чувство, когда это потребуется... Ну ладно, если у брата Бернарда к вам больше нет вопросов, то можете идти...
12
«– Пророческая картинка, – заметил доктор, трогая пальцем изображение виселицы. – А теперь, сударь Билли Бонс, если вас действительно так зовут, мы посмотрим, какого цвета ваша кровь... Джим, – обратился он ко мне, – ты не боишься крови?
– Нет, сэр, – сказал я.
– Отлично, – проговорил доктор. – Тогда держи таз».
Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»Ночью пошел дождь. Не закончился он и к утру – это был один из тех унылых затяжных дождей, которые символизируют финал теплого, но короткого лета и начало долгой промозглой осени. Никто и не вспомнил вчера, что она вот-вот наступит...
Я лежал на мягких магистерских нарах покойного Виссариона и слушал, как капли барабанят по железной крыше трейлера. Джером, напоминавшийся с вечера хозяина до поросячьего визга, постанывал сейчас на своем месте, отвернувшись к стене и конвульсивно дергая во сне ногой. Михаил же и прочие братья моего теперь уже взвода позанимали нары погибших и раненых бойцов Первого и Пятого отрядов. Было еще рано, но сон мой пропал, и я решил подниматься.
Выйдя наружу после скудного завтрака, я заметил стоявшего на пороге своего трейлера магистра Конрада. Он пялился в небо, подставляя горячий похмельный лоб под прохладные струи дождя. Коротышка окинул меня печальным взглядом старой клячи, покачал головой и, морщась, потер ушибленную Михаилом поясницу. Все его телодвижения демонстрировали мне только одно: «Что ж вы так, брат Эрик, со своим лучшим другом! Что ж вы так...»
Фернандо в накинутой плащ-палатке, промокший и взъерошенный, доложил у порога Иудиной тюрьмы, что все в порядке.
– Михаил там? – спросил я, поднимаясь по ступенькам.
– Там, – ответил португалец. – Еще не выходил.
Михаил же, дежуривший согласно жребию первую ночь у камеры главных отступников, сидел в кресле Аврелия и, уронив голову на пульт Трона, бессовестным образом спал. Покажись здесь сейчас сам хозяин Комнаты Правды, русский, наверное, больше и не проснулся бы.
– Превелико прошу извинить, что нарушаю ваше отдохновение... – тряся его за плечо, съязвил я.
– Проклятье! – воскликнул Михаил, поднимаясь из кресла. – Даже и не заметил, как прикемарил! Клиентура-то хоть на месте?
– Это ты, находясь на посту, у меня спрашиваешь? – Я хотел разозлиться, но не получилось. – Ладно, я тебя меняю, иди завтракай. После обеда пришлешь Вацлава...
Жан-Пьер, в отличие от своих беспокойно ворочавшихся во сне друзей, не спал, а ходил по клетке из угла в угол, как медведь в ватиканском зоопарке. Кто-то из Древних изрек: «Ожидание боли хуже самой боли». Видимо, человек тот никогда не имел дело с истинными специалистами по ее причинению, иначе бы он никогда такого не написал. И ожидание боли, и сама боль навсегда отбивают охоту философствовать на эту тему.
Подойдя к прутьям клетки, Проклятый еле слышно позвал меня:
– Извините, господин надзиратель, можно вас спросить?
– Спрашивайте, Жан-Пьер, – приблизился я к его камере и, предчувствуя очевидный вопрос отступника, тут же ответил: – Дети ваши в порядке, Кэтрин тоже; сейчас завтракают.
– Спасибо вам, – при упоминании детей глаза Жан-Пьера, до этого потухшие, прояснились и подобрели.
Я кисло усмехнулся:
– За что, Жан-Пьер?
Он понял, что ляпнул глупость, и усмехнулся мне в ответ, только еще печальнее. И действительно, за что благодарить? Ведь не сидят же они сейчас на солнечной полянке, а я не угощаю их свежезажаренными на огне сардельками...