Нехти стоял, облокотившись о зубец башни, и, щурясь от яркого света (глаза ещё не привыкли после темноты) оглядывал холмы вокруг. Было невероятно красиво — яркое синее небо слегка размывало маревом над особенно нагретыми местами камни, обглоданные ветром и песком во время бурь, и искривлённые кусты и деревца чётко рисовались на этой синеве. Розовый, красноватый, бурый и сиреневый цвета вокруг и пыльная зелень возле колодца. В бездонном и ярком небе распластал свои крылья лунь.

Маджай ухватил здоровой рукой лестницу наружу и начал втаскивать её наверх

— Не хочу, чтобы нам мешали при разговоре, — сказал он Хори.

Закончив с лестницей, он повернулся к Хори:

— Мы вляпались в дерьмо, и по самые уши!

Хори оглядел себя и его. Десятник ухитрился ни разу не влезть ни в одну из куч. Да и у него сандалии, хоть и требовали чистки, но выглядели лучше, чем он ожидал.

— Да вроде не так уж и страшно, — сказал он.

Нехти снова захохотал, утирая слезы.

— Да я не об этом, хотя проветриться и почиститься нам не помешает. Если ты не понял, что увидел внизу (а я не удивлюсь, что так оно и есть), то мне придётся очень много тебе объяснять, и то забираться далеко отсюда во времени и пространстве, то возвращаться назад.

— Честно говоря, не понял. Не понял, зачем ты убил этих детей, и какая там была опасность. Ты ведь явно опасался чего-то снизу!

— Опасность? Да перед этим голодный лев в густой траве всё равно как спящий котёнок на руках у ребёнка!

— Да брось ты. Они еле двигались, и вообще, какая от них была угроза? Почему ты убил их, и что ещё за потерянные души?

— А, так ты всё же услышал и запомнил кое-что! Уже лучше… Если бы ты присмотрелся, ты бы увидел, что они уже мертвы, эти дети, и уже гниют. Им перерезали горло до самого позвоночника. Их принесли в жертву, и это злое, запретное, но очень сильное колдовство. Я не знаю, как и зачем это делается, но я знаю, что могущественные колдуны, используя сильные снадобья, могут поднять убитого как жертву во время особого ритуала человека. Только это уже совсем не человек, а лишь его телесная оболочка. Его пять душ в смятении и потеряны друг для друга! Его душа-Ка заблудилась меж мирами, и никогда она не сможет ни войти в царство мёртвых, ни жить среди живых. Несчастные лишены мира живых во время жертвоприношения, но и за врата Анубиса их не пускают, как ходящих с душой-Ба. Его душа-Сах не получена, а души Ах и Шуит вообще неизвестно где. Аммут уже пожрала его сердце, так как он отдан во власть зла, и даже Апоп не берёт его в свою рать на битву с Ра. И вот его Ба взъяряется и нападает на живых. Чем больше проходит с того мига, как Ба вернётся в тело, тем больше она ненавидит живых, подвергших её такой низости. А ещё тем лучше она может управлять этим мёртвым телом и тем больше забывает, что и сама была человеком. Её мучит голод, и ей нужна плоть — любая, но больше всего они любят человечью. Ба, запертая в мёртвом теле, лишённая других душ и забывшая, что была человеком, знает теперь только одно — убей и сожри! И чем больше она сожрёт, тем больше и сильней станет, и тем больше забудет, что была человеком. Она всё больше умнеет, но это ум зла, обитающего на тростниковых полях, и выступающего против Солнца. Забыв, что было человеком, оно меняется, и всё страшней и сильней, всё быстрей становится этот убийца-пожиратель. В глазах его ужас и проклятье, и слабый духом, заглянув в них, замирает, как камень. И даже сильному сердцу нелегко сбросить его наваждение. И ещё одно проклятье он несёт. Любой, кого он укусит, в чьи жидкости попадут жидкости этого неприкаянного тела, сам умрёт и станет таким же. От маленькой царапины, да, клянусь сестрой! Только дети Апедемака и его подобие, львы, леопарды и кошки, избавлены от этого. Поэтому именно они сторожат врата Дуат*(царство мёртвых). Говорят, что Себек и Таурт тоже дали своим детям защиту, но подлинно я этого не знаю. Долг любого живого — немедленно убить этот ужас, а убить его можно только одним образом — проломив голову. Говорят, даже если ты отрубишь её — она будет жить и щелкать зубами, и, если укусит — унесёт тебя за собой! А уж ударов копьём в живот, руки, ноги — он не боится. Нет, можно перебить ему голень и колено, он станет медленней, но не заметит этого, и продолжит атаки.

Долг любого живого убить его ещё и потому, что они бродят как здесь, в мире живых, так и на тростниковых полях, и, если душа ненадлежащим образом снаряжена в Дуат, они могут украсть душу и по дороге, что страшное преступление перед богом.

— Ты имеешь в виду вашего Апедемака или Дедуна? Они тоже ждут своих детей за тростниковыми полями?

— Апедемак — лишь один образ и одно имя. Я имею в виду Неназываемого. Я имею в виду Хранящего тайну, Великую силу... Бог — как драгоценный кристалл, повернётся одной гранью, и ты увидишь великую мать, Хатхор. Другим — и будет Бастет, третьим — и вот мощная Сехмет летит на крыльях чумы… Мы малы, чтоб видеть бога или говорить с ним. А вы ещё и забыли многое. Это большой разговор и не на это время. Сейчас надо думать, что нам делать. Не обижайся, маленький господин, но тебя, отец мой, назначили командовать сюда, чтоб ты набрался опыта в безопасном месте. Ты хорош для джаму, но здесь нужен опытный воин пустыни. И твои дети — в опасности. Они не могут ещё толком помочиться, чтоб не набрызгать себе на сандалии, а считают уже себя великими махарами (последнее слово он словно выплюнул — он вообще не любил гиксосские словечки, ставшие модными у знати). На наших плечах великий груз. Нам нужно сберечь их жизни, укрепить башню, приготовить всё для нашей жизни. Только три человека, кроме меня — из моего отряда — поймут, что тут случилось, и только им я расскажу. И только они могут сражаться с этим сейчас. Твоих анху еще учить и учить… С другой стороны — если им не рассказать ничего, они будут и вовсе беззащитны…

— А жрец? — после некоторого раздумья спросил Хори.

— Этот? Не знаю. Ещё утром я бы сказал — нет, но сейчас — не знаю. Он может помочь, да… Возможно, некоторые пастухи псов. Собаки ненавидят этих потерявших души, ненавидят и боятся.

— Но зачем потребовалось приносить их в жертву в башне?

— Это я и сам хотел бы понять… Но сейчас нам нужно заняться неотложным. Мы обязательно поговорим, и обстоятельно, только позже. У нас слишком мало времени перед лицом того, что может нам явиться, — с этими словами Нехти сбросил вниз верёвочную лестницу и свесился через зубцы площадки к джаму, развалившимся на доставленных ими к подножию башни досках.

— Я не слышал команды на отдых, желудки! Ну-ка строиться всем не занятым в охране лагеря! Господин наш писец войска, начальник отряда Хори желает говорить!

— Я не уверен, что стоит говорить мне, я и сам ничего ещё не понял…, — тихо сказал десятнику Хори.

— Не беда! Они должны привыкать, что ты главный. Спросишь, кто умеет плотничать. Остальных сам раздели. Давай прикинем — какие у нас первоочерёдные дела? — и он хитро посмотрел на Хори, явно проверяя.

Юноша не то чтобы разозлился — он до сих пор пребывал в некотором душевном оцепенении, и после пережитого, и после услышанного, наконец-таки встряхнулся и перестал думать только об увиденном.

— Первоочередные — колодец, охрана и разведка, расчистка башни… Настилка полов, ремонт стены и хижин вокруг поста, проверка погреба. Проверка хлебной печи, организация ночлега, места для собак и их поводырей, места для ослов на ночь, черепки проклятий, жертвы богам и духам, ужин, ночлег, — ответил юноша.

— Забыл, что нужно доложить начальнику войска владыки в крепости Кубан. И это дело такое, что нужно доложить и владыке города. А может, и великому пророку храма Хора, владыки Кубана.

Кроме того, надо срочно убрать тела Потерянны душ. Организовать смену постов и проверку. Заготовку топлива и колючего кустарника. Ещё — ты забыл, что главное для солдата. Поесть, поспать — с этим ты разобрался — и погадить. А вот это ты забыл. Определи, где будут отхожие места, и выдели людей их оборудовать, туда же надо вытащить и всё дерьмо из башни. Башню надо окурить, проветрить и отдраить полы, назначив на уборку провинившихся. Но — неплохо.

Теперь сам посуди — успеем ли мы всё сделать? Сможем ли сегодня спать в башне? Кого и куда отрядить? Я думаю, с этим ты сам справишься, единственое — не трогай тех трёх человек, которых я тебе укажу. Я отправлю двух из них на проверку погреба и вынос тел, а третий их прикопает по-тихому, если ты решишь не говорить остальным... Ибо я тут всё думаю, отец мой — сказать ли при остальных, кроме них, этих трёх, о мертвецах тех, которые встают? И решить нам это надо сейчас, до построения, — от волнения ли, но в речи Нехти стал отчётливей слышен акцент и чисто нубийская, воспринятая и в самых низах Элефантины привычка уточнять — «тех да этих», да нубийская же привычка ставить слова в чудном порядке.