Я с трудом встал, опираясь на здоровую руку. Матвей подполз ближе, и мы вцепились в плечи княжны с двух сторон. Воздух вокруг неё закрутился, формируя восходящие потоки.

— Это будет неприятно, — предупредила Ярослава. — Троих я раньше не поднимала, так что…

Договорить она не успела. Воздушные потоки подхватили нас, как невидимые руки, и земля стремительно ушла вниз. Желудок провалился куда-то в район пяток, а в ушах заложило от резкого перепада давления.

— Мамочки! — вскрикнул Крестовский, судорожно вцепляясь в плечо Ярославы. — Я… я боюсь высоты!

Несмотря на боль и опасность ситуации, я не удержался от смешка. Трёхметровый в боевой форме метаморф, способный в одиночку разорвать дюжину Стриг, боится высоты — в этом было что-то абсурдное.

— Не смотри вниз! — рявкнула княжна, явно напрягаясь от усилий.

Держать в воздухе троих взрослых людей — задача не из лёгких даже для Мастера второй ступени.

— А куда смотреть?! — Матвей зажмурился, вжимая голову в плечи. — Везде же небо! Оно такое… высокое!

— Тогда закрой глаза и думай о чём-нибудь приятном, — посоветовал я, стараясь не смотреть на проплывающие внизу верхушки деревьев. — О выпивке, например.

— Не могу! Ты мне запретил! — простонал метаморф. — Теперь даже мысль о бутылке вызывает тошноту!

Мы летели над лесом, постепенно набирая скорость. Внизу, между деревьями, мелькали тёмные фигуры — остатки армии Кощея в беспорядке отступали от Угрюма. Без направляющей воли Лорда они превратились в дезорганизованную толпу, которую безжалостно преследовали и добивали защитники острога.

— Смотрите! — Ярослава кивнула вперёд. — Ваши молодцы не теряют времени!

Действительно, на опушке леса я различил группу всадников, методично расстреливающих бегущих Трухляков. Даже отсюда было видно, как пули из Сумеречной стали пробивают хитин Стриг, не давая им регенерировать. Впереди скакал Борис, размахивая топором.

— Держитесь! — предупредила княжна. — Снижаемся!

Земля стремительно приближалась. В последний момент воздушные потоки смягчили падение, но всё равно мы приземлились довольно жёстко. Я покачнулся, но устоял на ногах. Матвей же рухнул на колени и принялся целовать землю.

— Твёрдая! Неподвижная! Любимая! — бормотал он, не обращая внимания на изумлённые взгляды подбежавших дружинников.

Я обернулся к Ярославе, собираясь поблагодарить, но слова застряли в горле. К нам бежали Василиса и Полина — обе белее мела, с расширенными от ужаса глазами.

Сознание выбрало именно этот момент, чтобы окончательно погаснуть. Действие боевого стимулятора закончилось, и накопленная боль обрушилась на меня всей своей тяжестью. Последнее, что я увидел перед тем, как темнота поглотила меня — лицо Василисы, искажённое страхом и облегчением одновременно.

Первое, что я почувствовал, вернувшись в сознание — тупую, ноющую боль в правой руке. Не острую агонию, какой следовало ожидать после перелома всех костей, а скорее неприятное покалывание, словно конечность долго была затекшей. Я попытался открыть глаза, но веки словно налились свинцом.

— Acqua! Acqua subito! — раздался возбуждённый голос где-то рядом. — Он просыпается! Светов, держите его голову, не дайте захлебнуться!

Чьи-то руки осторожно приподняли мою голову, и к губам прижался край кружки. Вода оказалась прохладной, с лёгким травяным привкусом. Я сделал несколько жадных глотков, чувствуя, как влага смывает сухость в горле.

— Аккуратнее, воевода, — это был спокойный голос Георгия. — Не торопитесь. Вы целых двое суток были без сознания.

Двое суток?..

Я наконец смог разлепить веки. Надо мной склонились две фигуры — взлохмаченный Альбинони с горящими глазами и невозмутимый целитель.

— О, какое чудо! — воскликнул итальянец, всплеснув руками. — Вы очнулись! Знаете ли вы, какой кошмар мы пережили? Какую битву вели за вашу руку? Если бы не княжна Засекина с её полевой хирургией, если бы не мастерство signore Светова — всё, ампутация! Прощай рука, прощай слава воеводы-воина!

Он драматично прижал ладонь ко лбу, словно вот-вот упадёт в обморок от воспоминаний.

— Доктор преувеличивает, — мягко вставил Светов, проверяя мой пульс. — Хотя ситуация действительно была критической. Компрессионный синдром, некроз тканей уже начинался. Но мы справились.

Я осторожно повернул голову, разглядывая свою руку. Она лежала поверх одеяла, аккуратно забинтованная. Кожа имела нездоровый желтоватый оттенок, но пальцы слабо шевелились по моей команде.

— Что… — я откашлялся, голос звучал хрипло. — Что с острогом? Бездушные?

— Mamma mia! — Альбинони снова взмахнул руками. — Он только очнулся и уже о делах! Типичный северянин, никакого уважения к собственному здоровью! В Венеции пациент бы неделю наслаждался выздоровлением, а этот…