За длинным столом из черного, как ночь, базальта сидели лорды. Напыщенные, холеные, с лицами, на которых вселенская скука боролась с брезгливым презрением ко всему, что находилось за пределами их мира. Стая старых, жирных грифов, терпеливо ожидающих, когда добыча сама сдохнет от бессилия.

Мы с Сетом стояли у стены, чуть позади Кларка, как два телохранителя из дешевого земного боевика. Нам даже стульев не предложили — жест, говорящий сам за себя. *«Вы здесь не ровня, вы — прислуга».* Что ж, мне так даже удобнее. Из положения стоя проще реагировать. Ноги уже привычно нашли опору, плечи расслаблены, но всё тело — натянутая струна. Готовность.

А во главе стола, в кресле, больше похожем на трон из обсидиана, восседал главный гриф — Валериус. Он не просто сидел, он царил. Его гладко зачесанные назад седеющие волосы блестели в мертвенном свете химических люстр, на тонких, бескровных губах играла снисходительная улыбка. Он был уверен в себе, как фокусник, который знает, что все карты в колоде — крапленые. Его спокойствие раздражало. Оно было неестественным, как затишье перед бурей.

«Я созвал вас по экстренному вопросу, лорды».

Голос Кларка, обычно мягкий и вкрадчивый, звенел, как перетянутая гитарная струна. Он стоял, опираясь костяшками пальцев на холодную поверхность стола, и буравил взглядом одного лишь Валериуса. Вся его поза кричала о вызове.

Один из лордов, толстяк с тройным подбородком и лицом, похожим на недопеченный пирог, лениво хмыкнул, не отрываясь от созерцания своих ухоженных ногтей. «Экстренному, посол? Не припомню, чтобы дела Нижних Ярусов и их… обитателей когда-либо были экстренными. Разве что крысы объявили войну?»

По залу прокатились сдержанные, маслянистые смешки. Звук был таким же неприятным, как скрип пенопласта по стеклу.

«Действительно, Кларк, — Валериус развел руками, изображая искреннее, отеческое участие. — У тебя, должно быть, очень веские причины отрывать нас от важных государственных дел. Мы как раз обсуждали новый налог на импорт шелка».

*«Очень важные дела, ага. Дележка бабла»,* — мысленно хмыкнул, ощущая, как под рубашкой напрягаются мышцы спины. Этот спектакль начинал меня утомлять.

«Речь пойдет о покушении на жизнь лорда-регента Краскона, — отрезал Кларк, и его слова, как камни, упали в вязкую тишину. Смешки мгновенно стихли. — И о причине этого покушения».

В зале повисла напряженная пауза. Даже толстяк перестал жевать воздух и уставился на Кларка. Я чувствовал, как изменилась атмосфера: скука улетучилась, сменившись настороженностью.

«Покушение? — Валериус слегка наклонил голову, его улыбка ни на секунду не дрогнула, но в глазах мелькнул холодный, оценивающий блеск. — Какая… трагическая новость. Бедный мой брат. И вы, конечно же, знаете, кто стоит за этим гнусным преступлением?»

«Да, — Кларк выпрямился, и его голос загремел под низкими сводами зала, набирая силу. — Я знаю. Мы поймали одного из убийц. И он все рассказал».

Он сделал паузу, обводя взглядом застывшие, лоснящиеся лица лордов, давая своим словам впитаться.

«Заказчик покушения сидит сейчас с нами за одним столом».

Тишина, которая повисла в зале, была такой плотной, что, казалось, ее можно было резать ножом. Десяток пар глаз, как по команде, метнулись к Валериусу. А тот — ни в одном глазу. Этот гад заслуживал «Оскара» за лучшую мужскую роль. Он медленно, с неподдельным удивлением, поднял идеально вылепленную бровь. На его лице отразилось искреннее, театральное недоумение.

«Неужели? — его голос был бархатным, полным фальшивого сочувствия и скорби. — Кто-то из этих почтенных лордов? Кларк, мальчик мой, это очень серьезное обвинение. Ты уверен, что не бредишь от горя?»

Кларк не дрогнул. Он смотрел Валериусу прямо в глаза, и в его взгляде была холодная, спрессованная ярость.

«Я не брежу. И я не обвиняю никого из этих… почтенных лордов».

Он сделал шаг вперед, и его кулаки, лежавшие на столе, сжались так, что костяшки побелели. Я видел, как дрожит жилка у него на виске.

«Я обвиняю тебя, Валериус! Я обвиняю тебя в государственной измене и в организации покушения на жизнь твоего собственного брата, лорда-регента Краскона!»

На секунду в зале снова воцарилась тишина. А потом он взорвался.

Не просто смехом. Это был хохот. Громкий, утробный, оскорбительный хохот стаи гиен, которым рассказали отличный анекдот. Тот самый толстяк с тройным подбородком так хохотал, что его жирное тело тряслось, как желе. Он стучал кулаком по столу, вытирая выступившие от веселья слезы.