Сеньор Гонсалес выглядел не таким уж старым. Скорее, обрюзгшим. Щеки были в красных прожилках и висели, как у бульдога. Между ними располагался крючковатый нос. Взгляд был, как у ящера - холодный и внимательный.

– Здравствуйте, сеньор Гонсалес, - как можно спокойнее и ровнее проговорила я, хотя неизвестно отчего сердце вдруг заколотилось испуганно.

– Здравствуй, здравствуй. Садись вот тут, - он указал на кушетку слева от себя.

Чтобы попасть туда, мне нужно было протиснуться между ним и низким тяжелым столом, на котором стоял графин с вином и большая кружка.

Оглядевшись, я поискала взглядом другое место, но не нашла.

– Не беспокойтесь, я постою, - ответила ему, не желая сидеть так близко.

Он стрельнул в меня глазами и ничего не возразил.

– Так это ты готовила то, что я пробовал вчера и сегодня?
– он закашлялся и потянулся, чтобы налить себе вина. Проделав это, припал к кружке и сделал несколько жадных глотков. Ручейки вина стекали по уголкам его рта и каплями падали на грудь и живот. Я отвела глаза.

– Да, сеньор, всё это готовила я.

– Как тебя зовут, говоришь?
– он отрыгнул, не стесняясь, и утер губы рукавом.

– Габриэла Ловейра, - тихо произнесла я, не зная, какой реакции ожидать.

Сеньор Гонсалес оказался внешне и в поведении таким неприятным, что весь мой пыл решить с ним какие-то вопросы поугас. Сейчас мне больше всего хотелось выбраться отсюда.

– Ловейра… - протянул он, подавшись вперед.
– Да-да, теперь я вижу. Ты похожа на свою мать.

Он вперился в меня глазами так, что мне стало совсем неуютно. Затем и вовсе встал и приблизился ко мне, обдавая моё лицо своим несвежим дыханием.

“Нельзя показывать ему, что я боюсь”, - мелькнуло у меня в мыслях.

– Да, сеньор, - вскинула я голову, - мой отец - Давид Ловейра. И мне хотелось бы с вами обсудить дела, которые остались незаконченными после его гибели.

– Дела, так дела, - буркнул Гонсалес, - садись. Или я тоже теперь должен стоять?

Он практически незаметно оттеснил меня к кушетке, и мне все-таки пришлось сесть на неё. Я устроилась на самом краешке, оглядываясь вокруг себя, на всякий случай. Мой взгляд выхватил фотографию в рамке на столе. С неё на меня напряженно смотрели двое: сам сеньор Ловейра и юноша, совершенно на него не похожий. “Наверное, в мать”, - подумала я.

– И что же ты хочешь мне сказать, Габриэла Ловейра?
– прищурившись, Гонсалес стоял прямо передо мной в каком-то полушаге.

– Н-насколько мне известно, отец брал у вас деньги в долг, - произнесла я неуверенно, - срок ведь через три месяца истекает?

– Да, и? Ты что, готова отдать деньги?
– вопрос его прозвучал так, словно он совсем этого не хочет.

– Я бы хотела узнать, под какое обеспечение он получил кредит?

Гонсалес жадно всматривался в мое лицо, словно пытался угадать,что именно мне известно. Наконец, он с облегчением рассмеялся.

– Какое там обеспечение, дитя моё. По старой дружбе, только по старой дружбе.

Я уже поняла, что он говорит неправду, и вообще зря я к нему пришла. Нужно было уносить ноги, подсказывала мне интуиция.

– Понятно, - коротко кивнула я, - еще один вопрос, вы позволите?

Гонсалес осклабился, утирая уголки губ.

– Конечно-конечно, Габриэла. Спрашивай, что хочешь.

Голос его при этом стал неприятно-масляным, а глаза загорелись нехорошим огнем.

– Если можно, хотела попросить об отсрочке. Отец погиб, сейчас я могу рассчитывать только на себя, и мне нужно чуть больше времени, чтобы вернуть вам долг.

Гонсалес сиял. Мне это было непонятно, хотя, скорее, я не хотела и боялась разгадывать ход его мыслей.

– Думаю, мы сможем договориться, даже уверен в этом, - голос отвратительного человека был слащав и опасен. Его поза неуловимо изменилась и я поняла, что сейчас он на меня набросится.

Что произошло в следующие несколько секунд, потом я сама смогла вспомнить с трудом. Наверное, от ужаса.

А сейчас с недоумением смотрела, как Гонсалес оседает на пол, хватаясь поочередно то за голову, то за руку, по которой стекали капельки крови. Вокруг валялись черепки графина, ранее стоявшего на столе.

Я почувствовала на губах солоноватый привкус крови и поняла, что прокусила Гонсалесу руку, да еще и графин о его плешивую голову разбила.

Он в страхе посмотрел на окровавленную свою клешню и, взвыв, приложил её к губам.

– Сучка!
– крикнул он в панике. Но оттого, что рот его мусолил пострадавшую кисть, у него получилось “Щучка”.

А я вдруг неожиданно почувствовала себя сильной.

– В следующий раз голову откушу, - пообещала я ему, наклонясь, чтобы он меня понял.