Она с видимым облегчением подошла и протянула мне историю болезни.

— Валентин Свиридов, сорок пять лет. Поступил к нам час назад. Жалобы на сильный шум в ушах, тошноту, спутанность сознания. И еще… — она замялась, — он дышит как-то странно. Очень часто и глубоко.

Я быстро пробежал глазами анамнез. Действительно, очень необычный набор симптомов, не укладывающийся ни в одну из классических картин. Странное дыхание… — эта деталь сразу зацепилась у меня в голове.

— Анализы уже делали?

— Да, конечно. Общий анализ крови, биохимия — все в пределах абсолютной нормы, — в ее голосе звучало отчаяние. — Я сначала думала, может, что-то неврологическое. ОНМК? Но клиники нет. Интоксикация неизвестным веществом? Тоже не похоже. Я… я не знаю, Илья.

Я смотрел на нее и видел перед собой уже не самоуверенную стерву, а напуганного, загнанного в угол специалиста. Тот случай с Шевченко не просто сломал ее профессиональный стержень, он, кажется, полностью парализовал ее клиническое мышление.

Теперь она, видимо, в каждом пациенте со «смазанными» симптомами видела потенциальную ловушку, редчайший синдром, который она снова пропустит, снова опозорится, и на этот раз ее уже никто не спасет.

Или…

Или это очередная игра. Она может намеренно прийти ко мне с этим сложным случаем, чтобы я ошибся. Чтобы потом, когда придет Шаповалов или Кобрук, она могла сказать: «А я что? Я ничего. Я сразу поняла, что случай сложный, и позвала нашего гения-самоучку. Это все его назначения, я тут ни при чем».

Идеальная подстава. Снять с себя всю ответственность и переложить ее на меня.

Оба варианта были одинаково вероятны. Но в любом случае, сейчас передо мной был пациент. А пациент — это главное.

— Пойдем, посмотрим на него, — я встал из-за стола. — Максим, ты идешь с нами. Будешь учиться, как разбирать нетипичные случаи.

Алина изумленно посмотрела сначала на Суслика, потом на меня и явно что-то хотела спросить., но сдержалась.

Пока мы шли по коридору в сторону приемного покоя, я внимательно изучал принесенную Борисовой историю болезни.

Мужчина, сорок пять лет, работает бухгалтером. Не пьет, не курит, хронических заболеваний нет. Жалобы появились сегодня утром, нарастали постепенно.

— А почему ты его сразу к неврологу не отправила? — спросил я у Алины, которая шла рядом. — Спутанность сознания, шум в ушах — это же их профиль.

— Сердюков сегодня на какой-то гильдейской конференции до вечера, — она поморщилась. — А дежурный невролог… — она закатила глаза, — сказал, что сначала нужно исключить острую соматическую патологию, и велел разбираться самой.

Понятно. Классический бюрократический футбол.

Палата встретила нас затхлым воздухом и тихими стонами. Свиридов лежал на кровати, беспокойно ворочаясь. Лицо его было бледным, покрытым липкой испариной. Но первое, что бросилось мне в глаза, было его дыхание.

Вот оно!

Он дышал часто, очень глубоко и шумно. Почти как загнанная лошадь. Это было классическое, как из учебника, дыхание Куссмауля. Симптом редкий и очень яркий. Его ни с чем не спутать.

Инстинктивная попытка организма «выдышать» из себя лишнюю кислоту, которая отравляла кровь. Значит, у него тяжелейший метаболический ацидоз. А вот теперь самый главный вопрос — откуда он взялся?

— Валентин, — я присел на край его кровати и мягко коснулся плеча. — Как вы себя чувствуете?

— Голова… как в тумане… гудит… — он с трудом сфокусировал на мне взгляд. — В ушах звон стоит… и тошнит…

— Вы что-нибудь принимали в последние дни? Какие-нибудь лекарства, может быть?

— Да вроде… ничего такого… — он нахмурился, пытаясь вспомнить. — А, подождите. Вчера голова сильно болела. Я аспирин пил.

Бинго.

— Сколько таблеток вы выпили, Валентин? — как можно спокойнее уточнил я.

— Да кто ж их считал, господин лекарь… — он виновато поморщился. — Голова так трещала, просто раскалывалась. Я одну выпил — не помогает. Через полчаса еще одну — ноль эффекта. Я и решил, что они, наверное, слабые какие-то. Ну и начал их пить почти как конфетки, каждый час по паре штук. Думал, количеством возьму. За день, наверное, вся пластинка и ушла. Может, даже больше…

Борисова за моей спиной тихо ахнула. Фролов, стоявший рядом, лихорадочно записывал каждое слово в свой блокнот.