Он встал и увидел свое отражение в разбитом, расколовшемся на множество кусочков зеркале над раковиной, его шея и подбородок были ярко-красными от крови. Глаза горели. Он облизнул губы и стал ждать, пока пройдет отвращение, но ничего не происходило. Только его желудок ревел, будто разбуженный зверь.

Он вышел из женской уборной и обнаружил мальчика. Тот склонился над электрическим фонтаном в маленькой нише наверху лестницы, прижимаясь губами к кранику. Мальчик оторвался от фонтана и вытер подбородок тыльной стороной ладони. Его взгляд бегал между алыми пятнами на рубашке Тревиса и его подбородком, также липким от крови.

– Вы перепутали туалет, мистер, – сказал он.

Тревис собрал их обоих в кабинке: мать усадил на унитаз, а мальчика – устроил у нее на руках. Сплел их остывшие конечности. Женщина будто бы прижимала сына к груди, пытаясь защитить его даже после смерти, а мальчик уткнулся щекой ей в плечо. Тревис никогда не делал ничего подобного, да и сейчас сделал по причинам, которые сам не смог бы объяснить. Именно так он всегда представлял свое воссоединение: он ее найдет, и она прижмет его к себе. Мать и дитя, вместе навсегда. Но теперь он не думал о том, что потерял. Он думал о том, что нашел. Где оно – он знал: в Техасе, в «Сандонер Инн». Или, может быть, он думал обо всем сразу, и все это было каким-то образом связано с этим внезапным образом любви и смерти, что он здесь создал. Он встал перед ним и долго смотрел.

Вместе навсегда.

Он аккуратно закрыл дверь кабинки и снял рубашку, взял бумажные полотенца из диспенсера на стене и смыл кровь с лица, шеи и груди. Затем надел рубашку наизнанку, чтобы скрыть самые заметные пятна. Проходя мимо двенадцатого места, он увидел, что отец в своей шляпе порк-пай и шортах цвета хаки стоял над кострищем, ковыряя тлеющие угли, где до этого они все втроем жарили маршмеллоу. Отец помахал рукой и пожелал спокойной ночи. Тревис из вежливости тоже поднял руку.

В кемпере Рю приблизилась к нему в темноте и поблагодарила на ухо. Потом они лежали вместе, и он чувствовал, как она сосет мягкую плоть там, где у него старая рана на бедре. Оазис, который вновь наполнился водой. Он слышал, как она пьет, причмокивая, всасывая, лакая, и чувствовал, как ее холодный язык прикасается к его холодной коже. Единственное тепло между ними исходило от сочащейся из него крови – и из ненависти к ней, что горела у него в сердце. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Таким пустым. Пока Рю пила, он закрыл глаза и представлял мать и мальчика, которых убил, только их лица уже были другими. Теперь лицо женщины принадлежало Аннабель, а мальчика – Сэнди. И медленно, постепенно, пока издаваемые Рю звуки становились все более влажными и громкими, Тревис понял. Аннабель и Сэнди открыли глаза, там, в туалете, и протянули к нему руки, будто он стал чем-то новым – он больше не был потерянным ребенком, не был мужчиной в поисках миража на каком-то бесконечном горизонте. Тревис взял осколок стекла и перерезал себе запястье. Аннабель и Сэнди жадно, с любовью прильнули к его ране.

Когда Калхун захрапел, Аннабель тоже впала в глубокий сон. Ей снилось, будто она с Сэнди стоит ночью во дворе, они держатся за руки, а внизу, у подножия холма, стоит Том. Мотель светился за его спиной и выглядел намного больше и величественнее, чем когда-либо в жизни. Том лучезарно им улыбался, ждал с распростертыми объятиями. Он был в своем защитном кителе, а под ним – в футболке и джинсах, которые она дала Тревису Стиллуэллу. После того, как…

Как что?

После того, что он устроил…

Очистил.

Она не могла вспомнить.

– Папа! – Мальчик во сне выскользнул из ее руки, и Аннабель побежала с холма вслед за Сэнди. Она кричала его имя, просила подождать, «подожди меня, подожди мамочку», но он не слушал. Она слишком поздно вспомнила историю, которую рассказывала сыну о том, как у них был пикник возле реки и Том сказал ужасную вещь…

Почему вы так долго?

…и вот Сэнди уже был в объятиях отца, только эти руки принадлежали не Тому Гаскину, а Тревису Стиллуэллу в одежде Тома Гаскина. И было за этим Стиллуэллом что-то, выползавшее из-под настила, из самой земли. Кости и ошметки плоти, клочья рыжих волос, корни и камни, пустынные сорняки отпадали от черепа с зубастым ртом, и когда объятия Стиллуэлла сомкнулись вокруг сына, Аннабель проснулась.

Она села на край кровати и прижала руку к колотящемуся сердцу.

Калхун перекатился на живот, но не проснулся.

Она надела халат и тихонько вышла в спальню Сэнди, посмотрела на него. Мальчик крепко спал, свернувшись калачиком на боку и прижавшись спиной к стене. Она вышла на заднее крыльцо и достала из кармана халата почти опустевшую пачку сигарет. Когда она собиралась закурить, ее взгляд вдруг упал на сарай, где сын держал кроличьи клетки. По непонятной ей самой причине она заглянула на кухню за фонариком, после чего спустилась в тапочках по сухой траве к сараю и вошла в внутрь.

Медленно провела вокруг лучом света.

Задержала взгляд на чем-то в углу сарая.

Там было что-то закопано. Она положила фонарик на земляной пол и, опустившись на колени, принялась копаться руками в грязи. Некоторое время ничего найти не удавалось. Она закрыла глаза и почувствовала запах земли, старой краски и керосина. Тогда ее пальцы вдруг сомкнулись вокруг чего-то твердого, продолговатого и шершавого. Кость? Она нашла кость, закопанную в земле в сарае ее покойного мужа?

Она открыла глаза и увидела, что именно высветил луч фонарика.