— Но нас тебя послали всё-таки, несмотря на клешни.

— Как пушечное мясо — увидеть, сообщить и умереть от ваших замечательных острых когтей…

— Что ты убираешь?

— Господин?

— Ты сказал, что ты уборщик, — не теряя времени, забираю у отброшки связь-артефакт. Это не привычное мне устройство, которое не контачит в Прорыве, а какой-то большой засушенный жук. Именно из него и раздавался голос.

— Я просто очищаю башню: у нас целая система канализации. Сами же знаете — здесь даже дерьмо оживает. «Демоны воды» наполняют гигантские трубы, а я после слива спускаюсь на канате в трубы и прочищаю стены этими клешнями от всяких прилипших дерьмотварей.

Он вытягивает вперёд свои тупые и неуклюжие отростки, словно хочет доказать беспомощность.

— Могу ли я рассчитывать на снисхождение? — блеет он.

Оранж хмыкает презрительно.

— А ты всю башню излазил? — спрашиваю я, игнорируя лорда.

— Приходилось, — отвечает он почти с тоской. — Но на последних этажах почти не был.

— Ты видел сад наверху?

— Нет, я же не садовник, я трубочист.

— И пурпурную киксу никогда не пробовал? — со скукой осматриваю его энергосетку.

— Как можно! Бигшер только избранную гвардию подпускает к травке. Вам не за что на меня сердиться, Лорд-Демон. Я всего лишь подневольный раб.

— А где херувимка?

Демон сразу опускает взгляд, голос у него становится тише:

— Под завалами. Слизар специально обрушил четверть секции башни прямо на неё. Мы думали, что она погибла. Но сенсоры всё ещё ловят её сознание где-то в глубине руин.

— Неужели не было другого способа остановить её, кроме как рушить башню и давить тоннами камня? — хмыкаю я.

— Она была особенной, — отвечает он после паузы. — Теневик, причём очень сильный. Среди херувимов это редкость. У неё какие-то щупы всё сносили. Многих местных раскромсали. Причём, говорят, непонятно, откуда щупы вылезали: то ли из задницы, то ли из сисе…

— И всё-таки… — произношу я, не отводя взгляда. — Что ты будешь делать, если я тебя отпущу?

— Вернусь к своим на окраину. Буду сидеть, жевать киксу и ни о чём не думать. Это было бы счастьем.

— Окей, уноси ноги, — бросаю я и убираю когти, будто разом забыв о нём. Но он не спешит отворачиваться — так и мнётся неуверенно и затравленно. Я будто только что заметив, что он всё ещё здесь, поднимаю взгляд: — Тебе жить надоело? Мне повторить?

— Я…

— Бегом побежал, отброшка! Отвернулся! Пошёл! Или мне отсечь тебе ноги?! — снова кастую когти.

Он вдруг нагибается и показывает скорпионий хвост с жалом на конце, которое устремляется в меня. Но я уже готов: псионическое копьё вонзается в грудь отброшки, сжигая его сознание. Демон захлёбывается, падает на колени и валится на пол, булькая в предсмертной агонии. Из его спины торчит хвост с жалом.

Оранж и Грандбомж переглядываются. Поясняю:

— Я бы ещё поверил, что уборщика могли послать выглядывать нас, «Высших Демонов». Но уж про херувимов он слишком много знал. Например, то, что не бывает среди них теневиков. Значит, охотился на кого-то из них.

— Почему он не убежал, когда ты давал ему шанс? — не понимает Оранж.

— Боялся показать нам вот эту приблуду, — киваю на жало. — Видимо, это следствие пурпурной киксы, — спокойно отвечаю я. — Пурпурные киксы не только дурманят, но и усиливают Демонов. У кого-то отрастают когти, у кого-то жало. В этот раз нам попался именно такой. Этот астралосос считал нас Лордами–Демонами, пришедшими убивать всех, кто пробовал пурпурку. Вот и понимал, что стоит ему выдать себя, как ему прилетит. Загнанный в угол шакал — таким он себя видел. А когда его вынудили, то и накинулся.

— Я же говорил, Филинов, — бурчит Оранж. — Отброшки — такие же астральные твари. Мочить их надо.

— Судить обо всех по одному уроду? — парирую я. — Серьёзно? Большинство отброшек сидят на окраине, жуют свою обычную киксу, укуриваются в ноль и тупо пялятся в небо. Им ничего не надо, кроме очередной дозы. А этот — да, оказался угонщиком: продался за пурпурку, отрастил себе жало и загонял своих сородичей с тупыми клешнями в рабство.

— Как он вообще попал к этим Демонам? — Оранж хмурится.

— Думаю, когда-то и правда был угнан в рабство, — пожимаю плечами. — Слишком уж складно чесал про местную канализацию, трубы и дерьмотварей. Видно, реально прочищал. А потом подвернулся шанс — втерся в доверие, влился в гвардию местного укурка, сам подсел на пурпурку и со временем стал угонщиком отброшек и последней мразью.

Пока мы разговаривали, жалонос уже успел сдохнуть и развоплотиться в пыльный мусор, похожий на плесневелые хлебные крошки. В груде валяется связка ключей — видно, болтались у него на поясе.