На равнине Био мопед с трудом двигался сквозь толщу воды, а машины с огромными желтыми фарами-усами ползли как черепахи.

В черном непромокаемом плаще, в резиновых сапогах, но с непокрытой головой, с прилипшими ко лбу волосами-Андре никогда не носил шапку, — он ждал, застыв, словно промокшая птица на телеграфном проводе. Когда Франсина с толпой парней и девушек вышла из лицея, она не удержалась от смеха.

— Какой ты мокрый, Андре! Что же ты не укрылся от дождя?

Поверх юбки и кофты на ней был прозрачный плащ, на голове такой же прозрачный капюшон.

Не встретив ответной веселости, она удивилась, потом встревожилась.

— Что с тобой? Сердишься?

— Нет.

— Давно ждешь?

— Несколько минут.

— Ты на мопеде?

— Да. Я поставил его в гараж.

В голосе его не чувствовалось радости.

— Пойдем в наш бар?

— Нет. Мне надо поговорить с тобой. Пойдем лучше в кафе, где нас никто не услышит.

Он повел ее на площадь Массены, выбрал столик на террасе под оранжевым тентом, провисшим под тяжестью скопившейся воды.

— Хочешь остаться здесь?

— Так ведь не холодно.

— Но ты весь мокрый.

— Не впервой.

На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара белокурых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все на них, от шляп до обуви, было новенькое.

Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы приехать на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отвезут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь.

— Что будешь пить?

— А ты?

— Фруктовый сок.

— Не коктейль?

— Здесь его не делают.

Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики мокрым полотенцем.

— Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже говорила «как всегда», хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая два семейных обеда.

— Скажи честно, — голос его звучал неприветливо, твой отец звонил моему?

— Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко друг от друга. Она не понимала его.

— Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать.

— Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал и говорить об этом не собирается.

— Не уверен.

— Почему?

— Мой отец знает.

— Что знает?

— Что мне все известно о матери.

— И ты считаешь, что мои родители…

— А кто же еще?

— Так-то ты им доверяешь!

— Я больше никому не доверяю — ни твоим родителям, ни своим.

— А мне?

— Именно об этом я и думаю.

Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она будет в сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на Наташу?

Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий.

— Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и рассказал, что мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера.

Глаза Франсины вдруг потускнели, и она нервно разорвала картонный кружок-подставку под пивные кружки.

— Я не узнаю тебя, Андре.

— Прости.

— Что же все-таки произошло?

— Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на минуту не оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаменов.

— Что они говорят?

— Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на первый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения — либо против самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня в саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об отце. Удручающий портрет!

— Она была пьяна?

— Откуда ты знаешь? Она не ответила.

— Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила.

— В чем же она упрекает твоего отца?

— Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем и ни в чем.

— Он изменяет ей?

— Нет, этого она не говорила. А что, он изменял?

— Не знаю, Андре.

— Ты что-нибудь слышала?

— Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять.

— Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья. За обедом они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувствовал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной. Они видели во мне судью, чей приговор пытались угадать.

— Ты уверен? Тебе не кажется?

— Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме.