Фрэнк О'Коннор
Пастыри
Перевод М. Шерешевской
Однажды осенним вечером приходской священник отец Уилен зашел к своему викарию, отцу Девину. Отец Уилвн был рослый, кряжистый старик с широкой грудью, приставленной прямо к туловищу головой, буйной порослью волос в ушах и румяным наивно-добродушным лицом старушки-крестьянки, кормящейся продажей яиц.
Девин был бледный, изможденный на вид молодой человек с тонким мечтательным лицом, отсвечивающим тускловатым глянцем, словно клавиши старого рояля, в пенсне на понуром, ничем не примечательном носу.
В общем, они неплохо ладили между собой, если учесть - да-да, учесть, что Девин, совершенно не умевший рассчитывать свои силы, переложил на отца Уилена заботу о драматическом обществе и ежегодном фестивале, а отец Уилен, благодушнейший из смертных, в жизни не сказавший ни о ком дурного слова, всякий раз, как упоминали его помощника, стучал пальцем по лбу и говорил, что бедный папенька бедного Девина был точь-в-точь такой же: "Народный учитель - как же, как же, я хорошо его, беднягу, знал!"
Девпн же обычно ничего не говорил об отце Уилене, только цитировал старого священника, повторяя его слова в своей мучительно тягучей манере и слегка акцентируя, чтобы подчеркнуть всю их нелепость: "Как же, знаю-знаю - многие священники против книг. А я вот книгу люблю. Мне вот Зейн Грей очень нравится. Зейн Грей - писатель, которого я кому хочешь порекомендую.
Я даже стихи люблю. Взять хотя бы те, что из реклам, - умны, куда как умны". Девин был умен, жил одиноко, в его комнате висело несколько хороших - подлинных - акварелей, стоял шкаф, набитый книгами, которые неизменно вызывали удивление его принципала.
Он и сейчас застыл перед ними, со шляпой в руке, сдвинув на лоб очки, и, почти касаясь полок старым бородавчатым носом, вперил в корешки взгляд, такой же бессмысленный и безнадежный, как его благие дела.
– Здесь вряд ли найдется что-либо в вашем духе, - заметил Девин в своей сверхпочтительно-предупредительной манере, словно и впрямь ставил вкусы приходского священника на одну ступень с собственными.
– А я вовсе не за тем, - сказал Уилен скорбным и каким-то задумчивым голосом.
– Тут у вас иностранных книг полно. Так я разумею: вы языки знаете.
– Достаточно, чтобы читать, - ответил Девин с досадливой интонацией, чуть склоняя набок свою красивую голову.
– А вам, собственно, зачем?
– Та иностранная посудина у причала, - сказал отец Уилен, не оборачиваясь, - она чья? Французская, немецкая или еще какая? Ужас, что там творится.
– Вот как!
– протянул Девин.
– Я ничего не слыхал.
– Ужас что, - повторил Уилен скорбно, наставляя на Девина жерла всех своих орудий: круглые румяные стариковские щеки и пару сверкающих стекол.
– Каждый вечер там полно девиц. Вот я и сказал Салливану: пойду и всех их выгоню. Но мне подумалось: может, понадобится человек, чтобы мог говорить по-ихнему?
– Боюсь, я не настолько владею французским языком, - сказал Девин сухо, но больше возражений приводить не стал: если не принимать во внимание редких вспышек чисто старушечьей добродетельности, Уилеп был вполне приемлемым приходским священником - не хуже других. Из своего печального опыта Девин знал, насколько хуже они могут быть. Он влез в старое пальто, нахлобучил - чуть не до самого пенсне - поношенную шляпу, и оба священника двинулись по Главной улице к почте. На углу, где она помещалась, было пусто, если не считать двух лоботрясов, подпиравших, словно кариатиды, с обеих сторон входную дверь, да полдюжины других, которые, точно зачарованные, свесившись над перилами моста, застыли, глядя на пенящуюся в запруде воду. Девин выучился плотничать, чтобы заманить их в техническое училище, но его пример никого не соблазнил.
– Бог знает, куда только эти девицы не готовы ринуться, - сказал он задумчиво.
– Да и вообще, что им там нужно?
– спросил священник, бережно - словно легко бьющийся цветочный вазон - неся свою голову.
– Совсем помешались на развлечениях. Взять хотя бы Нору Фитцпатрик - она ш этой компании, а у нее дома мать при смерти.
– Может быть, потому она и в этой компании, - сказал Девин, который, в отличие от своего принципала, бывал у Фитцпатриков и знал, что это за семья - шесть ртов и умирающая от рака мать.
– Дома ее место, отец, дома, - кротко возразил Уилен.
Миновав техническое училище, они вышли на набережную, где у пустых причалов сиротливо стоял один угольщик да высоко поднятый приливом иностранный сухогруз. Когда-то город славился портом, и ряды амбаров из серого камня переглядывались через реку слепыми глазницами. Двое мужчин отделились от стены, у которой стояли, наблюдая за сухогрузом, и направились им навстречу. Один - высокий тощий старик с вытянутой кислой физиономией, особенно неприглядной из-за моложавой бело-розовой кожи, делавшей его похожим на старую, сильно накрашенную шлюху, - был Саллпван, управляющий магазином в центре города. Он носил парик, а за спиной постоянно держал туго свернутый зонтик. Девин этого господина совершенно не выносил.