выступает на годичном собрании Горной академии с обзорным докладом об

ископаемых богатствах России...

"Мне пятьдесят восьмой год. А как много еще нужно сделать. Мне

дорог каждый день..."

С полным основанием можно сказать, что только при Советской

власти работа, труды и заслуги Владимира Афанасьевича были оценены по

достоинству. В 1918 году он получает звание доктора геологических

наук - honoris causa без защиты диссертации. В 1921 году - избран

членом-корреспондентом Академии наук; в 1926-м - удостоен премии

имени В. И. Ленина за книгу по геологии Сибири, в 1929 году избран

академиком. В эти же годы происходит еще одно знаменательное событие

– издан научно-фантастический роман "Плутония. Необычайное

путешествие в недра Земли".

Владимиру Афанасьевичу уже за шестьдесят, но он фактически

только начинает свою литературную деятельность.

Литературная слава академика Обручева еще впереди.

СТРАНИЦЫ КНИГ

Вы помните, в студенческие годы Владимир Афанасьевич чуть было

не бросил горное отделение. Начал писать стихи, маленькие рассказы,

задумал роман...

Литературные его наклонности можно считать фамильными.

Неопубликованные воспоминания оставили бабушка Владимира Афанасьевича

– Эмилия Францевна, его отец. Дядя, Владимир Александрович, в годы

ссылки подрабатывал литературным трудом, опубликовал повесть, а на

склоне лет - интересные воспоминания - "Из пережитого". Тетушка Мария

Александровна, оставив врачебную практику, зарабатывала на жизнь

переводами исторических романов и научной литературы - она впервые

познакомила русского читателя с трудами Дарвина, Брема, Спенсера.

Несомненным литературным талантом обладала и Полина Карловна. "Я

думаю, - писал сам Владимир Афанасьевич, - что свои писательские

способности наследовал от матери".

Первые литературные опыты его получили одобрительный отзыв М. М.

Стасюлевича - редактора журнала "Вестник Европы". А вдобавок к отзыву

еще и совет продолжать литературную работу.

Некоторые биографы утверждают, что Обручев начал публиковаться

еще в студенческие годы и тем подрабатывал на жизнь. Однако сам

Владимир Афанасьевич никогда не упоминал о своих литературных

заработках в это время и первой своей публикацией считал рассказ

"Море шумит", появившийся на страницах газеты "Сын Отечества" в июне

1887 года, когда институт был уже закончен. Правда, написан рассказ

еще в студенческие годы - Владимир Афанасьевич пометил

собственноручно: "26 декабря 84 г.
– 5 января 85 г.".

Современный критик может отметить и некий налет романтичности, и

излишнюю, если так можно выразиться, "литературность" рассказа.

Надуманной кажется и философская концовка.

И все же читателю будет интересно познакомиться с первой пробой

пера молодого литератора.

МОРЕ ШУМИТ

Был канун рождества. Хмурое небо с утра угрожало снегом, северный леденящий ветер налетал порывами и свистел в обнаженных ветвях деревьев. По улицам города теснились люди, торопясь сделать покупки к празднику, катились сани, весело гремя колокольчиками, грязные желтоволосые чухонцы тащили на плечах елки вслед за какой-нибудь нарядной дамой или смазливой горничной. Все суетилось, спешило, готовилось.

Такой же веселый, как встречавшиеся мне прохожие, шел я по узкому, скользкому тротуару и напевал вполголоса какую-то арию. Да и с какой стати хмуриться, какое горе в мои годы? Приехал на праздники домой, всякую заботу об экзаменах, науке и тому подобной скучной материи оставил в столице и теперь наслаждался отдыхом.

Шел я на окраину города проведать старика дядю. Он уже с лета прихварывал, и доктора говорили, что зимы он не переживет; но старик не верил им и уверял меня, что лет пять еще проскрипит. Я относился скептически к его словам, так как при взгляде на его исхудалое лицо, обрамленное густой белой бородой, на впалую грудь, на костлявые руки с прозрачной кожей, мне казалось, что и теперь передо мной не живой человек, а мертвец. Только глаза его жили еще; они не потеряли ни выразительности, ни блеска и, как бывало в давно минувшие времена, в упор устремлялись на собеседника.

По мере того, как я приближался к цели, прохожие попадались мне все реже, одеты были беднее и их лица были сумрачнее; каменные трехэтажные громады уступили место деревянным домам, а эти, в свою очередь, покривившимся лачужкам с крохотными оконцами. Наконец я вышел на шоссе: справа начинались ряды дач с заколоченными окнами и дверьми, с палисадниками, засыпанными сугробами снега, из которых кое-где печально выглядывали засохшие стебли прошлогодних цветов; тут было уже совершенно пусто. С левой стороны в пятидесяти шагах от шоссе у подошвы пологого склона шумело море и длинные волны с белыми гребнями набегали на прибрежные валуны, одетые льдом, словно белой гладкой корой.