Шрифт:
Мне немного смешно: у жизни свои планы, их не предусмотреть.
Откуда-то из-за деревни выглядывает испуганное и высокомерное лицо Сутилова. Он поглядывает настороженно: а не переменю ли я планов? А не смеюсь ли? Дам ли ему наконец покой?
Как хорошо! Как тихо! И солнце... Внизу, под холмом, счастливой подковкою изогнулась река. На горизонте - лес. Почему я отказывался ехать сюда? Не помню. Уже не помню... Солнце. Ранний вечер. И ни души. Что может быть лучше после грохота поездов, духоты вагонов, суеты большого города, тряских грузовиков, равнодушных чиновников?
Вещи мои лежат на зеленой августовской траве.
Вот здесь мне работать, в этом двухэтажном старинном кирпичном доме.
– У монахинь здесь трапезная была, - говорит мне Шулейкин, директор школы.
– Петухи поют, слышите?
– говорю я, улыбаясь.
У Шулейкина маленькие добрые глаза. Он немного смущен. Это хорошо видно.
– Из университета к нам еще не присылали, - говорит он.
– Университет - это не пединститут.
– Конечно, - говорю я значительно.
– Впрочем, разве в этом дело? говорю.
– Университет, правда, дает больше знаний, но ведь дело-то в человеке...
– В душе, так сказать, - говорит Шулейкин.
– Конечно, - говорю я.
– В умении найти общий язык, - говорит Шулейкин.
– Еще бы, - говорю я.
Потом приходит завхоз.
– Готова квартира, - говорит он.
Мы берем по вещи каждый и идем по дорожке, и лопухи бьют нас по икрам.
– Хорошо у нас, - говорит Шулейкин.
– Жаль, что в войну часть дубов повырубили...
– И так хорошо, - говорю я.
Он улыбается. Я улыбаюсь. Солнце садится.
Коридор каменного домика. Прямо - дверь. Небольшая комната. Белая. Большое окно с видом на реку и луг.
– Вот ваша келья, - смеется Шулейкин.
– Чудо!
– говорю я.
– Здесь раньше жил монастырский казначей.
– Ого!
– Вид хороший, - говорит завхоз и уходит.
– А не боитесь глухомани?
– говорит Шулейкин.
– Серости не боитесь?
– Чепуха!
Знал бы он, как это прекрасно, когда солнце и простор... И нет дождя, проливного, осеннего...
– Тут у всех хозяйство. А вы что есть будете? Магазинов-то нету.
Прощупывает!..
– Буду пить молоко.
– Обзаведетесь хозяйством, - говорит Шулейкин.
– Приживетесь. Невесту подыщем, - он смеется.
– Не захочется уезжать.
– Он говорит об этом недоверчиво и потом - тихо: - Народ здесь у нас не очень добрый. Вы это учтите.
– Чепуха, - говорю я.
Вот она, моя келья!..
– Ремонт сделаем, - говорит Шулейкин.
– Какой еще ремонт? Зачем?
– Дыры везде... Замерзнете...
– Чепуха.
– Это не чепуха, - мягко говорит он.
– Пойдемте походим.
Мы идем с ним по поселку.
– А вон Виташа, - говорит Шулейкин.
Возле школы играют в волейбол.
– Виташа - это учитель, - говорит Шулейкин.
– Виктор Павлович. Любит действовать исподтишка...
Поют пчелы. Пахнет медом.
ПОСТУПАЮТ В СВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО
Разве мог я понимать, как прекрасны люди, пока не попал сюда?
Мои восьмиклассники сидят передо мною неподвижно. Они еще многого не знают, но они прекрасны и они мои. Им еще сладка неграмотность, но это не их вина. И холодная осень стремительно кружится по монастырю и обрамляет их лица.
Лица моих учеников неподвижны, но в их глазах давно горят огоньки здравого смысла, иронии, доброты, непримиримости и надежды.
А в это время на деревьях, что раскинулись вокруг, сидят птицы. И они поют. Они похожи на последние осенние листья. Я отчетливо слышу их звонкое пение даже сквозь двойные рамы окон.
Коля Зимосадов входит в класс в стоптанных сапогах, в залатанном пальтишке, с офицерской сумкой через плечо. Это уже через много лет он станет офицером. А пока он садится на свое место, коренастый и неторопливый, и устраивается, и всё раскладывает по своим местам, и смотрит на меня, словно надеется, что именно сейчас-то и раскрою я ему все премудрости учености. Он давно уж перерос свои пятнадцать лет, взрослый маленький мужичок с грубоватыми руками.
– "Окно" пишется, Коля, через "о"... Забыл?
Он краснеет, крутит головой, старательно исправляет ошибку. Кто-то обучал их не очень влюбленно.
– Нравится вам ваша школа?
– Хорошая школа, каменная, - говорит кто-то.
Мне вспоминаются испуганные маленькие глаза Шулейкина, когда я объявил ему, что первый диктант весь класс написал на единицу.
– Что с вами?
– спрашивает он.
– Всё в порядке, - говорю я.
– Вот посмотрите.
Он дрожащей рукой перелистывает странички.