Шрифт:
И он продолжает внимательно вглядываться в меня. И что-то жалкое мелькает в его взгляде. Мне грустно и не по себе. Хочется уйти из этой комнаты, где, кроме стен и стола, покрытого красным сатином, больше ничего нет.
ПУСТЬ КОЛ, ДА СОБСТВЕННЫЙ
И здесь, оказывается, льют дожди. И здесь - холодно и сыро. И келья моя протекает. И четыре кубометра осиновых дров гниют под дождем. Чем я буду зимой отапливаться?
– Еще будут хорошие деньки, - говорит Мария Филипповна, пионервожатая.
– Еще в колхозе наработаемся.
– То есть как это?
– Обязательно, - говорит она.
– Все пойдем: и ученики, и учителя.
Если бы я был посчастливей, сидел бы сейчас в публичке. Завтракал бы дома. Ходил бы в кино, когда хотел...
– Вы приходите к нам пообедать, - говорит Мария Филипповна.
– Что ж на молоке на одном сидеть... Разве можно?.. Живот испортите.
– Я солдат, - смеюсь я.
– Я привык ко всему.
А у них дома, наверное, тепло. Они обжились... Дом!
– Мне бы вот сахару достать, - говорю я.
– А вот мы в воскресенье в Козельск за продуктами поедем... Давайте с нами...
Чаю хочется!.. Обыкновенного горячего чаю... Раньше мне хотелось быть великим, хотелось попасть на Северный полюс... Хотелось написать роман... А сейчас хочется чаю...
– А я примус в Козельске куплю. Чай буду варить себе.
Она смотрит на гнилые дрова. Покачивает головой.
– Безобразие, - говорит.
– Человек университет окончил, а они дров хороших дать не могли!..
– И оглядывается.
– Кто о н и?
Она смеется. Оглядывается по сторонам.
– Вы потише, - лицо у нее растерянное, - у нас в поселке слышно очень.
– Колхоз тут у вас развалюшка какая-то, - говорю я.
– Тшшш...
Губы у нее становятся белыми. И она шепчет этими белыми губами:
– Что вы... что вы...
– И снова громко: - Послевоенные трудности. Ничего, это мы наладим...
– И снова шепотом: - А то еще ученики услышат. Белыми губами: - Они знаете какие?..
– И снова, извиняясь: - Вы мне всю работу испортите...
...Я говорю своим восьмиклассникам:
– Результаты третьего диктанта - колы. Нравится?
Они молчат.
– Не нравится?
Они молчат.
– Цыганков Ваня, тебе нравится?
Он стоит за партой. Крутит рыжей кудлатой головой.
– Ну, нравится тебе такой результат?
– Не-е...
– Кому нравится?
Они молчат.
– Вот и выбирайте. Сами выбирайте, - говорю я.
– Как скажете, так и буду поступать.
Что-то подкатывает к горлу. Что-то душит меня. Ну вы, ну поддержите хоть вы меня! Скажите хоть одно слово. Я не знаю, чем это кончится, но давайте воевать...
– Мы можем писать легкие диктанты, как тогда... Если вы хотите. Я даже могу подсказывать вам. Вы меня любить будете за доброту мою... А?
Они молчат.
– Меня все хвалить будут... Хороших дров мне привезут. Будет большой праздник...
Кто-то фыркает. Или я напрасно взываю к ним?
– И спрашивать я буду очень облегченно. И когда буду спрашивать, буду в окно глядеть, чтобы не мешать вам в учебник подсматривать...
Коля Зимосадов сидит насупившись. У Маши Калашкиной растерянная улыбка на некрасивом лице. Шура Евсиков барабанит по парте пальцами. Он очень сосредоточен.
– Хотите такую жизнь? Да? Одно слово, и всё будет по-вашему.
Они молчат.
– Хотите?
– Не хотим, - говорит Гена Дергунов и прячется за развернутую книгу.
– А ты за всех не отвечай, - говорит Саша Абношкин.
– Хотите?
– Лучше, чтоб полегче, - улыбается Маша Калашкина.
Подвел ты меня, Абношкин!
– Полегче не будет, - говорю я.
Они молчат. Бунт?
– Пусть кол, да мой собственный, - говорит Шура Евсиков.
– Мне чужие четверки не нужны.
Ааа... Вот оно!
– Зимосадов.
– А мне тоже не нужны...
– А ты, Абношкин?
– А чего я?..
– Нагорит вам потом, - говорит мне Маша Калашкина.
– Вам Шулейкин даст...
– Не твоя забота, - говорит ей Саша Абношкин.
– Выставлять колы в журнал?
– спрашиваю я.
Они молчат.
– Выставлять?
Они молчат.
– Выставлять или нет?
– Ставьте, - говорит Гена Дергунов и прячется за развернутую книгу.
– Кто за?
Они поднимают руки.