Бен Дюмас предупредил Ровену — об этом никогда никому не говорить. Даже ему не полагалось знать о загадочном контрабандном пути Смехотуна, но он каким-то образом узнал. За разглашение такой информации могут убить, сказал он ей. Пообещав молчать, Ровена бумажку с записью этих потрясающих новостей спрятала в свой сейф.

В лимузине Сон продолжал:

— В Нью-Йорк вылетаете, как собирались?

Ровена Дартиг подняла вверх ожерелье Джулиано.

— Когда заставляешь людей ждать тебя, дорогой, они это время говорят о тебе гадости. Я собираюсь в Нью-Йорк на следующий день после тебя. Мой аукцион будет тем же вечером, как только я появлюсь. Даже вещи распаковать не успею. Приходи, если хочешь. Думаю, соберутся обычные потребители человеческой плоти — богатые испорченные люди. Майклу я сказала обычную неправду, что еду в Нью-Йорк поговорить с молодыми американскими дизайнерами и присмотреться, нельзя ли там открыть отделение «Роузбада».

Сон поднял бровь.

— Как дела у Майкла?

— Как дела у Майкла? Осуществляет какую-то очередную схему, хочет разбогатеть, наверно. Спроси меня, что именно, а я понятия не имею. Он не счёл нужным со мной поделиться, видишь ли. Да, пока не забыла, у меня для тебя кое-что есть.

Она вытащила из сумочки большой коричневый конверт и протянула Сону. Раскрыв его, тот извлёк чёрно-белую фотографию. Несколько мгновений он не мог издать ни звука. Потом прошептал:

— Не может быть. Я не верю.

Он держал в руках глянцевую, восемь на десять фотографию Дика Пауэлла, Руби Килера, хореографа Басби Беркли и режиссёра Мервина Ле Роя, снятую на костюмированном приёме в честь фильма «Золотоискатели 1933 года». Каждый из четырёх подписал фотографию.

Голос у Сона сел от волнения.

— Бесценная вещь. Где вы её взяли?

— У молодого француза, он один из моих дизайнеров. Он собирает голливудские сувениры и эту фотографию случайно нашёл в какой-то лавчонке на Карнаби-стрит. Был страшно доволен.

— А вы у него перекупили?

— Специально для тебя, милый. — Ещё одна ложь. Она украла фотографию у Жоржа, который неосторожно оставил её на виду в магазине. У маленького Жоржа чуть не разбилось сердце от этой утраты, он же был фэном гомосексуалов в киноиндустрии и сам отчасти гомосексуалом. Однако почему не сделать приятное Смехотуну, это может оказаться полезным Ровене.

Потрясённый Сон не мог оторвать глаз от фотографии.

— Не берусь даже передать, как много для меня это значит. Я поклоняюсь этим людям.

— Я очень рада, милый. Мой первый муж часто говорил, что нужно творить добро.

Сон постучал пальцем по фотографии.

— Их фильмы будут жить вечно. Вечно. Как вы с Майклом, может быть.

Вечно. Печаль вдруг нахлынула на Ровену Дартиг. Она отвернулась к окну.

Майкл. Вечно.

Ровена Дартиг ехала в свой депозитарий на Шеферд Маркет, а её муж в это время лежал на продавленной кровати в двухкомнатной квартирке на окраине города и обсасывал пальцы ног у Найджеллы Барроу, двадцатишестилетней англичанки, крупье по профессии. Из кассетного магнитофона изливался сладкий тенор Смоки Робинсона.

Из клозета рядом на пару смотрел в щёлку плотный сорокашестилетний шотландец с рыжими усами. Звали его Бернард Муир, он был в форме лондонского полисмена.

Оторвавшись от пальцев, Майкл Дартиг взял со столика бутылку голландского ликёра и сделал большой глоток. Потом налил ликёру Найджелле на внутренние поверхности бёдер и начал слизывать. Повизгивая, она притянула к себе его голову руками, на которых блестели разноцветные ногти. Майкл впился губами в клитор, и она закричала, приподнимая таз.

С остекленевшими глазами Найджелла рухнула на постель в приятном оцепенении и прошептала:

— Ты грубый. Мне это и нравится. Господи, этого я и хочу.

Майкл смочил ногу в разлившемся по постели ликёре и начал втирать ей в области лобка.

— Сага продолжается, — сказал он.

— Я хочу быть сверху, — прошептала она.

Они поменялись местами, и она сразу вошла в бешеный ритм.

— Ущипни меня за соски, — потребовала она. — Сильнее. Сильнее. — Он стал с чувством выкручивать её томящуюся плоть. — Так хорошо, — прошептала она. О-оох, так хорошо.

Она кончила первая, пронзительно выкрикнула, потом вцепилась ему зубами в ухо. Когда она начала царапать ему грудь, он быстро перехватил её руки.

— Осторожно. Жена заметит.

Найджелла сразу спохватилась.

— Извини, любимый. Я всё время забываю. Прости.

Потом они лежали неподвижно, Найджелла на Майкле, её золотисто-каштановые волосы ковром закрывали ему грудь. Она прислушивалась, как бьётся его сердце.

— Ещё несколько минут, любимый, и всё будет закончено.

Двухминутное предупреждение. Только вот здесь не баскетбол, а игра покрупнее, выигрыш более важен. Две минуты, чтобы выиграть или проиграть всё. Сто двадцать секунд решат, чемпион ты или нет. Сердце у Майкла колотилось. Отступать поздно.