И тут меня настигла расплата. Потеряв сознание, я упал лицом в песок.

Очнулся я от того, что мне лили в рот теплую жидкость. Кто-то сидел передо мной на корточках и вливал в меня нитроглицерин. Я узнал Сандерпека, лицо которого походило на незнакомый ландшафт.

– Все будет в порядке, - произнес он.
– Выпей это и не волнуйся.

– Док, я ведь в своем уме, правда? Моя голова... Корабль... Он потерпел крушение?

– Конечно, конечно. Поднимается луна. Ты видишь корабль?

– Это не было галлюцинацией?

Сандерпек указал на огромную, очень близкую тень: "Звезда Триеста" сидела на мели. Я вздохнул и, не в силах более говорить, послушно выпил нитроглицерин.

Абдул пребывал в шоке, и пока Сандерпек хлопотал возле него, я лежал, разглядывая звезды. Почему я это сделал? Откуда шло то огромное удовлетворение, которое я ощущал? Сейчас нас окружало множество опасностей, однако я продолжал торжествовать, почему? Все то, чем я обладал, было только что потеряно (кроме писем Джастин, которые я спрятал во внутренний карман). Почему я ни о чем не жалею?

Я знал, что корабль принадлежит компании, которой владел Фермер. Я ненавидел его и, устроив крушение корабля, повлиял, хотя и незначительно, на его подлую жизнь. Это был единственный способ, которым я мог отомстить за свои страдания и страдания других ландсменов, работавших на его ферме. Была и более непосредственная причина, хотя я и не хотел ее признавать: Фермер знал о моем предательстве Джесса... Вот и все, но лежа на берегу, на земле, еще более нищей, чем земля Фермера, я сумел заснуть и вспомнил те времена, когда был ландсменом - современное изысканное название преступника.

Возможно, сон о ферме был навеян обветшалым монстром, лежавшим на воде. Ядерный грузоход был мощным, но уже обреченным творением. В этом смысле он походил на ферму. Но было и более глубокое сходство. И у корабля, и у фермы имелось одно и то же фундаментальное качество: гигантская обнаженная сила, рядом с которой человек не мог существовать, не изменяясь.

Лежащего на мели огромного динозавра я привел к смерти, но ферма привела к смерти меня.

Все поля были либо прямоугольными, либо квадратными и простирались на много миль. Там, где одно или два граничили с дорогой, выстраивались деревни. Это старый уголовный термин - "деревни", на самом деле это были просто трудовые лагеря, куда мы, изнуренные, возвращались по вечерам.

До сих пор я слышу крики нашей охраны в тот первый вечер прибытия.

"Здесь ты ничтожество! Если хочешь жить, выгляди живым!"

Взгляд назад - на длинную машину без стекол, в которой мы приехали. Мы ненавидели эту машину за то, что она привезла нас полузадушенными, но в то же время мы желали ее страшной безопасности вновь, именно сейчас, когда она ревет, прогреваясь, прежде чем уползти отсюда навсегда.

Странные ограждения, не пропускающие испарений. Крики и срывание давно сношенных лохмотьев одежды. Запах наготы. Рядом женщины, лишившиеся своих грязных тряпок. Сильнейший удар по голени, безумная спешка сбросить лохмотья. Больно, настолько больно, что я в замешательстве - хочется что-то понять, но страшно даже оглянуться.

Крики все громче. Их цель - вогнать нас в смятение, раздавить. Охранник толкает, бьет женщину в грудь, дает затрещину мужчине, который пытался ее прикрыть. Скотская тишина среди нас, когда мы бросаем свои лохмотья за барьер, к ногам охранницы. В основном охранников набирали из бывших ландсменов. Они отработали свой срок, но были не в состоянии приспособиться к городам и оставались в лагерях доживать свои поломанные жизни.

Голые, мы были лишены всего, кроме пота, грязи, нарывов и пятен. Нас загоняют под холодный ливень, плещущий в узком проходе. Страх воды, чей-то красный локоть, вонзающийся в мои посиневшие ребра. Странный запах - вода жалит глаза. Какой-то старик с гниющими ступнями поскальзывается, тяжело падает, стонет. Тихий бесцветный голос старика, словно водяная пленка. В следующей комнате снова крики, удары.

Выдача одежды. Униформа. Глупая радость по поводу синих курток. Нам хоть что-то дают! Подарки Фермера. Мы робко переглядываемся, понимая, что должны будем узнать друг друга. Но пока только думаем о новой одежде. На наших лицах что-то блестит.

Толкаясь в крохотной комнатке, запуганные, мы влезаем в брюки и в блузки. Без различия пола все получили брюки и блузки. Сжатые со всех сторон, мы стояли, ожидая следующей порции криков и ударов. Стояли, не решаясь заговорить друг с другом. Охранники толпились в дверях, непринужденно болтали, смеялись.

Мы стояли долго. Рукава моей блузки оказались мне коротки. Я заметил, что человеку с родимыми пятнами на лбу блуза велика (это был Даффи, с ним я познакомился позже). Наши глаза встретились. Наказывалось все: выгода, риск, инициатива. Охранники толпились в проходе. Я медленно стянул блузку. Даффи кивнул, снял свою. Мы поменялись. Внезапно снова раздались крики.

Теперь мы бежали на размещение по баракам. Нас гнали через двери, как скот. Я не успел натянуть блузку на левое плечо и, когда проскакивал в дверь, один из охранников нанес мне зверский удар. Я поскользнулся, упал, увлекая за собой какого-то парня. Парень быстро вскочил, побежал дальше. Другой охранник методично бил меня до тех пор, пока я, наконец, не поднялся.