— …Нумизматы её с руками оторвут, главное, чтобы с ней тетрадь сохранилась. Это очень дорогая вещь, вы понимаете? — с надеждой глядя на хозяина дома говорил Мезенцев.

— Да, понимаю, — тяжело вздохнул Пинчук. Ещё немного повертев в руках старинную монету и уложив её в коробочку, он сказал:

— Знаешь, Шура, это, может быть, для этих… как ты их назвал?

— Нумизматов.

— Да, для них это ценная вещь. Только где их сейчас в городе искать? А так серебро — оно и есть серебро, даже не золото.

Мезенцев опустил глаза, но Пинчук продолжил:

— Возьму я эту вещь для себя, из уважения к вашему семейству. Все-таки сколько добра от вас видел! У меня, конечно, много припасу не найдётся, но… чем смогу.

Подойдя к пузатому буфету, снабженец открыл дверцу, подсвечивая себе огарком свечи, долго копошился в его объёмном чреве, наконец вернулся к буржуйке с матерчатым мешочком в руках. Подавая его студенту, старшина сказал:

— Здесь пшено, килограмма два, двести грамм маргарину, сахаринчику немного положил, кипяток подсластить. Чем могу, уж извини.

— Спасибо большое, Василий Яковлевич! — губы у Шуры дрогнули, на глаза навернулись слезы. — Я так вам благодарен!

— Да ладно тебе, Шура, чем могу, — снова повторил Пинчук, а потом спросил: — Может, тебе ещё дровишек дать?

— Нет, дрова я не унесу. У меня ещё есть. Стол дожигаю.

— Это тот, из столовой, круглый? — ахнул Василий Яковлевич.

— Да, раньше за ним вся семья помещалась, ну а теперь нет никого… Я пойду, поздно уже.

Проводив гостя до двери, Пинчук уложил коробочку и чёрную тетрадь в верхний ящик буфета, рядом с документами, и, подойдя к окну, осторожно приоткрыл штору светомаскировки.

Выглянула луна, и на белом снегу хорошо было видно, как шаркающей старческой походкой Мезенцев-младший вдоль стенки пробирается к себе домой. Чуть покачав головой, Василий Яковлевич пробормотал: «Нет, не жилец он, догорает парень. До весны точно не дотянет. На это у меня глаз намётанный.»

Прикрыв штору, Пинчук разжёг небольшую коптилку, сделанную из гильзы сорокапятки, и с озабоченным выражением лица начал шарить у себя за пазухой. Вытащив на свет Божий довольно солидный мешочек, он внимательно осмотрел его, кивнул головой и пробормотал себе под нос:

— Так и есть, дырка. А я-то думаю, что такое колет меня целый день.

Освободив от крошек хлеба большое блюдо, Василий Яковлевич осторожно высыпал на него даже в скудном свете вспыхнувшие разноцветным огнём драгоценности. Кольца, серьги, броши, колье — радость и утеха изысканных и утончённых женщин бывшего Санкт-Петербурга. Кроме семейства Мезенцевых, Пинчук опекал ещё два профессорских дома, хорошо известных ему по прошлой работе в институте. К незнакомым людям он с подобными сделками обращаться опасался.

Заштопав мешочек, Василий Яковлевич осторожно ссыпал обратно камушки и сунул его за пазуху. Помня о судьбе своей первой квартиры, старшина теперь всегда носил драгоценности с собой, оставляя дома только тяжёлое золото, к которому теперь прибавилась эта забавная монета.

В половине восьмого утра Силин стоял на условленном месте. Хотя чахлый сквер навевал ему не очень приятные воспоминания, Нумизмат чувствовал некоторую приподнятость духа. В первый раз за время его московской одиссеи удалось все, что он задумал. Когда без пяти восемь со стороны общаги подошли хмурые и неразговорчивые строители, Михаил не удержался и приветствовал их более чем радостно:

— Здорово, мужики!

— Привет, — нехотя буркнул черноглазый Шпон, остальные только мрачно посмотрели в сторону Нумизмата. Автобус подкатил словно по заказу — ровно в восемь, и разговор продолжился уже по дороге.

— Что это ваше начальство сменило гнев на милость? — шепнул Силин на ухо своему соседу, все тому же Шпону.

— Димку позавчера убили, — тихо ответил парень, упорно глядя в окно.

— Да ты что?! — очень похоже изобразил удивление Нумизмат. — Кто?

— Да кабы знать! Наркоман какой-нибудь. Отправили парня в магазин, и все, нету, зарезали. Денег-то было шиш да маленько, а кто-то позарился, аж карманы все вывернул! Менты, суки, достали! Им лишь бы придраться, что в Москве без прописки живём. А тут ещё рыжий, гад, не хочет Димку домой отправлять, здесь, говорит, похороним, дешевле будет. Я предложил ребятам скинуться по тридцать долларов, никто не согласился, а у парня там мать осталась, брат маленький.

— Ну, тридцать долларов это не очень и много, — удивился Михаил, — чего они жмутся-то?

Теперь Шпон зверем посмотрел уже на Силина.

— Это для вас, москалей, не много, а у нас семью можно месяц месяца на них кормить!

После этих резких слов парень отвернулся к окну и замолчал.

«Черт его знает, что ему надо? И так и эдак — все для него плохо», — разозлился Силин и оставшуюся часть дороги к соседу уже не приставал.

Прораб был уже на месте. За руку поздоровавшись с Нумизматом, он мотнул головой в сторону сторожки и предложил: