Павел, собравшись с духом, обратился ко всем:

– Кто хочет высказаться? Что же вы молчите?

Не получив ответа, он устремил из полумрака на ничего не понимающего Гонзу сочувственный взгляд и слабо махнул рукой.

– Нет... ничего особенного. Дело не в том, и нет смысла...
– Он как-то странно запинался, будто каждое слово стоило ему мучительных усилий. Понимаешь... никто из нас против тебя лично ничего не имеет. Не может иметь. Мы верим, что ты держался молодцом. Если б ты проговорился, ни один из нас не сидел бы сейчас здесь. Этого никто у тебя не отнимает. Мы хотели тебя позвать, когда ты придешь в себя, и сказать тебе о нашем решении, но ты пришел сам... Ну что поделаешь? Оказалось, что ты нарушил главное обещание, которое мы дали друг другу в самом начале... и это... пойми...

– Обещание?

– Погоди, мы долго об этом толковали, поругались даже, но... Все, что ты нам сказал сейчас, мы учтем, но...
– тут и Павел отвел глаза в сторону и слегка задохнулся, - но без тебя!

Кто-то прошел по галерее, половицы жалобно заскрипели. Все остановилось. Два слова звучали невыносимо долго, отдаваясь в четырех стенах; Милан выпустил коробочку из рук, она шлепнулась на стол - все, вздрогнув, обернулись. Стыд, темная печаль и сомнения.

– Значит...
– хрипло вырвалось у Гонзы.

– Да. Так необходимо.

Приговор был вынесен, и все почувствовали какое-то облегчение; только осужденный не понимал. Рассматривал свои пальцы, потом снова стал бессмысленно шарить у себя в кармане, и Милан снова протянул ему свою коробочку. Гонза устремил на него неверящий взгляд, и пальцы у него так дрожали, что он не мог скрутить цигарку. Без тебя!..

– Вы что, ошалели, ребята?

– Нет, - возразил уже твердо Павел, выпрямившись.

– Но ведь я... я же правда ничего не выдал! Я не хвастаюсь!.. Не знаю, как было бы, если б меня прижали в гестапо, мне повезло, но клянусь вам, ребята... Мертвяку я ничего не сказал! Ничего! Поверьте мне! Ровно ничего! Подохнуть мне на этом месте, если вру!..

– Никто и не утверждает, что там...

– Так где же, черт побери?
– воскликнул Гонза уже вне себя, но пристальный и словно неумолимый взгляд Павла лишил его уверенности.

– Ей.
– Павел наклонил голову.
– Я сам с ней говорил. Все ты ей про нас выболтал. Этого ты не станешь отрицать.

Удар был нанесен с неожиданной стороны. Свет лампочки резал глаза, по телу растекалась слабость. Да, этого он не отрицает. Это так. Они правы. Мелихар, Павел, Милан, все. Зачем я тогда рассказал ей? Сам не знаю. Они, конечно, думают - и в этом мне их не разубедить, - что мне захотелось похвастаться, блеснуть перед ней! Впрочем, разве это не так - пусть хоть отчасти? Да теперь уже все равно. Остается стиснуть зубы и уйти, как побитая собачонка.

Он встал, бледный, нагнулся, чтобы взять плащ, никто его не удерживал. Ждут, когда я испарюсь, пришло в голову, пока он одевался. Жаль. Он заметил расстроенный и сочувствующий взгляд Бациллы, этот жирный добряк с трудом сдерживал желание сказать ему что-нибудь утешительное; Павел сидел подавленный, полный отчаянья; но лицо Милана - лицо беспощадного судьи после приговора - заставило Гонзу заговорить.

– Мне нечего объяснять, - выдохнул он, с усилием выпрямляясь, - это было. Если б я мог, я взял бы обратно все, что сказал ей, хоть в этом-то поверьте мне, ребята. Я подчиняюсь вашему решению... Понимаю вас... Ну что ж! Но я прекрасно представляю себе, кто торжествовал по этому поводу, - закончил он, вперив взгляд в Милана.

– Оставь, - прервал его строго Павел.
– Ты ошибаешься.

– Может быть. Но теперь это уже не имеет значения. Я не стану выклянчивать милости.
– Он говорил, чувствуя, как слова беспомощно хлопают крыльями. Надеюсь, вы не думаете, что это она меня выдала! Вчера на Вацлавке забил фонтан нефти... Не верите? Но это куда правдоподобней. Я знаю, что мог бы сказать Милан, наизусть знаю. Личные чувства - в сторону! Может, он и прав со своей точки зрения, но это холодная, нечеловеческая правота, она для меня неприемлема. Я пошел на это добровольно, потому что до конца жизни не простил бы себе, что уклонился. Но... больше не могу!
– Комок подкатил к горлу, он продолжал: - У меня нет никакого мировоззрения, как вот у Милана, и я этого не скрываю... никакого бога, никакой философии, я ни с кем и ни с чем не связан. У меня есть только она. И я не променяю ее ни на что, ни на какую фикцию будущего рая, в который я не очень-то верю, ни на какую идеологию. И ни на какое будущее! Без нее я никакого будущего даже не представляю. Мне наплевать на все. Я гордился «Орфеем»... но могу обойтись и без него. И не останусь одиноким. Не пожертвую ради этой глупости самым важным, что я нашел. Что я должен был сделать? Отказаться от нее? Нет, можете считать меня хоть скотиной... Тебе, Павел, я удивляюсь... Неужели ты не понимаешь...

– Нет, не понимаю!
– Павел нервно взъерошил рукой свои светлые волосы. Этим не объяснишь, почему ты проболтался!

– Почему? Я и сам теперь не знаю. Но это уж все равно. Может быть, потому, что верю ей. Как самому себе. Может быть, более того - потому что не сумел что-то скрывать от самого близкого человека... потому что... это...

Довольно! Довольно! В глазах у него уже накипали слезы, и все в нем собиралось взорваться; он на ощупь искал ручку двери, чувствуя, что больше не в силах говорить.

Ему удалось бы уйти, если б Милан, все время сдержанно молчавший, не пригвоздил его к месту.

– Я одного не пойму. Если ты так ее любишь, то хоть поинтересовался бы, с кем она встречается... С кем таскается по ночам...

– Заткнись!
– оборвал его Павел.

Поздно.

– Что ты сказал?
– промолвил дрожащими губами Гонза. Новый удар и опять с неожиданной стороны - он зашатался под ним. Но тотчас словно оцепенел. Повтори!

Дрожь охватила его.

Милан успел только поднести руку к лицу для защиты.