– Скажи еще слово, мерзавец... Сволочь!

– Не валяйте дурака, ребята...

– Ты прав, Павел!
– воскликнул Милан.-Так может говорить только фашига!

Подвергшийся нападению Пепек наконец-то пришел в себя; он встал, обвел всех вытаращенными глазами, словно ища опору в окружающих, развел руками.

– Ребята, вы слышали...
– чуть не плача, проскулил он, потер лицо ладонями - видно было, как страх в нем борется с бешенством.
– Вы все слышали...

Он сгорбился, ослепленный оскорблениями, которые хлестали его прямо по лицу, потом заревел раненым туром:

– Убью-у-у! Сам нарвался, собака! Ну, выходи... Получай свое!

– Правильно!
– пискнул Густа.
– Не оставляй этого так! Кругом закричали на рехнувшегося «малявку», а Пепек уже кинулся вперед со сжатыми кулаками. Павел ждал его, настороженно пригнувшись, как борец. Тут только ребята опомнились, схватили обоих за руки, стараясь разнять, поднялась суматоха, толкотня, ругань, и в это время со всех сторон завыли сирены. Протяжный, то поднимающийся, то падающий вой возвестил тревогу, ставшую уже чуть ли не регулярной.

Шаги, десятки, сотни шагов деревянных подошв, крики, смех, и над всем этим - вой сирен, но ужаса в нем нет, у всех скорее чувство облегчения, потому что никто уже не верит, что вслед за сигналом тревоги с синего чистого небосвода полетят бомбы; толпы людей валят через главные ворота и сейчас же распадаются на отдельные кучки, растекаясь в стороны-по улицам городка, по плоской возвышенности. Однообразная, безлесная равнина, окруженная колючей проволокой, полоски скудных полей, заводские трубы, торчащая мачта - печальный вид! Разъезженные дороги и дорожки, подъездные пути к сахарозаводу, пашни, превращенные весенними ливнями в сероватое месиво, налипающее на башмаки.

– Живей, живей!
– орет кто-то из люфтшуцев.

Павел уже успокоился, хотя и знал, что тревога только отсрочила неминуемую схватку. Вой сирен не заглушил угрожающего рычания Пепека. Павел не дотронулся до него - он тоже чувствовал, что Пепек боится. Трус отважен только в стае.

Гонза поглядел на небо.

– Бежать нет смысла. Я сегодня спал два часа, еле ноги таскаю. Пожалуй, сегодня Леош своего дождется...

– Пережил бы ты хоть раз - бегал бы не хуже зайца...
– Павел увидел окурок на подсохшем торце мостовой, поднял, спрятал в карман.
– Это неистребимо... Мы в Эссене тоже сперва хихикали... Говорят, человек даже к виселице привыкает, но к этому не привыкнешь. По-моему, даже с каждым разом все хуже и хуже.

– Может быть, - согласился Гонза.
– Слушай, чего ты с Пепеком сцепился? Собака лает - ветер носит...

Павел только головой тряхнул, сплюнул в грязь.

– Так... Взбесил он меня, - уже без всякого жара сказал он.

– Я далеко не пойду, - прохрипел Милан.
– Не дальше железной дороги.

Они трусили рядом среди толпы по избитой дороге, и ветер овевал им лица; свернули на проселок, чавкающий грязью, к железнодорожной насыпи. В этом месте под насыпью был пробит низкий сводчатый туннель, там они обычно пережидали тревогу. В туннеле несло мочой, сквозняк гулял под сводами, и голоса отдавались, как в бочке, но стоять там было все же приятнее, чем слоняться под открытым небом.

– Что в лоб, что по лбу, - заметил Милан.
– В городе меня никакими силами в убежище не затащишь - для легких вредно, - а если прямое попадание, так все равно дело дрянь. А, черт... и чего они все гудят, ошалеть можно!

– Ну нет, - наморщив лоб, возразил Павел.
– Все-таки лучше, когда над головой хоть какое прикрытие - пусть даже просто кусок железа. Иной раз их сволочные зенитки куда больше беды наделают, чем бомбы; одному парню из Брно осколком зенитного снаряда голову снесло.

Добрались до туннеля, нырнули под свод. Здесь уже теснилось человек двадцать, подбегали еще и еще. Пожалуйте, господа! А господ как сельдей в бочке. Заткни зад, дядя, дует... Павел прислонился к ослизлой каменной стене рядом с Гонзой, зажег окурок, два раза сильно затянулся, подал Гонзе.

Сирены разом умолкли. От группы людей на дороге отделилась толстенькая фигурка, спотыкаясь, побежала к туннелю.

– Гляньте, Бацилла прет...

Толстяк прибежал весь в поту, моргая глазами. Милан встретил его довольно сурово:

– Выкладывай сигарету, толстопузый! Это входная плата. А то ты два места занимаешь.

Милан держал себя с Бациллой свысока - толстяк был сыном преуспевающего адвоката и, следовательно, в глазах Милана прихвостнем ненавистных буржуев.

Бацилла втиснулся рядом с ними, трусливо съежился под неумолимым взглядом.

– Нету у меня, честное слово! Да ведь ты и не куришь!
– неудачно возразил он своему тирану.

– Вот что значит буржуй!
– вскипел Милан.
– А других тут что, нету? В нем ни капли солидарности, ребята! И завтрак сожрал где-то в углу! Это уж железно.