На обеденном столе сваливаются в кучу всякие новые открытки. Всякие чеки и наилучшие пожелания от незнакомцев, которым охота считать себя чьими-то героями. Которым кажется, что они кому-то нужны. Какая-то женщина пишет, мол, начала цепочку молитв за меня. Духовная пирамидальная схема. Будто против Господа можно выйти братвой. Окружить и позагонять Его.

Тонкая грань между молитвой и наездом.

Вечером во вторник голос на автоответчике спрашивает моего разрешения перевести маму на третий этаж Сент-Энтони, на тот этаж, куда отправляются умирать. Первым делом я слышу, что голос — не доктора Маршалл.

Ору автоответчику, мол, — да само собой. Отправьте свихнувшуюся суку наверх. Устройте её поудобнее, но ни за какие героические меры платить я не стану. За питательные трубки. За аппараты искусственного дыхания. Реакция у меня могла быть и получше, если бы не тихая манера, в которой администраторша ко мне обращается, это придыхание в её голосе. То, как она подразумевает, мол, я хороший человек.

Прошу её тихий записанный голос не звонить мне больше, пока миссис Манчини не будет мертвее мёртвой.

За исключением выдуривания денег, я скорее позволю человеку себя возненавидеть, чем жалеть.

Выслушивая всё это, я не злюсь. И не грущу. Чувствую теперь только одно — половое возбуждение.

А среды означают Нико.

В женском туалете пухлый кулак её лобковой кости бьёт меня по носу, Никто трётся и мажется вверх-вниз об моё лицо. Все два часа Нико опутывает сплетёнными пальцами мой затылок и тянет в себя мою рожу, пока я не давлюсь интимными волосами.

Ощупывая языком внутренности за её малыми половыми губами, я облизываю складки уха доктора Маршалл. Дыша через нос, тяну язык навстречу спасению.

В четверг первым делом Вирджиния Вульф. Потом Энез Нин. Потом ещё остаётся время на сеанс Сакайявеи, пока наступает утро, и мне нужно идти на работу в 1734-й.

В промежутках записываю своё прошлое в блокнот. В рамках своего четвёртого шага, своей полной и бесстрашной моральной описи.

Пятницы означают Таня.

К пятнице в мамином доме уже не остаётся камней.

В гости приходит Таня — а Таня значит анальный секс.

Волшебство поиметь попку — в том, что она каждый раз тугая, как девочка. А ещё Таня приносит игрушки. Бусы, прутья и зонды, все попахивают отбеливателем, — она протаскивает их туда-обратно в чёрной кожаной сумке, которую держит в багажнике машины. Таня работает рукой и ртом над моим поршнем, проталкивая первый шарик из длинной струны скользких красных резиновых шаров мне через задний люк.

Закрыв глаза, пытаюсь достаточно расслабиться.

Вдох. Потом выдох.

Представь себе обезьяну с каштанами.

Гладко и ровно: вдох — и выдох.

Таня ввинчивает в меня первый шарик, а я спрашиваю:

— Ты сказала бы мне, если бы по моим словам выходило, будто я в чём-то сильно нуждаюсь, правда?

И первый шарик проскальзывает внутрь.

— Почему люди не верят, — продолжаю. — Когда говорю им, что мне вообще на всё плевать?

И второй шарик проскальзывает внутрь.

— Мне ведь на самом деле, и правда насрать на всё, — говорю. Очередной шарик проскальзывает внутрь. — Не собираюсь больше страдать, — говорю. Ещё что-то проскальзывает внутрь меня.

Таня продолжает брать мой поршень по щековине, зажимает в кулаке свисающую струну, потом дёргает.

Представьте, как женщина тянет из вас кишки. См. также: Моя умирающая мать.

См. также: Доктор Пэйж Маршалл.

Таня снова дёргает, и срабатывает мой поршень, обхаркивая белыми солдатиками стену спальни за её головой. Она снова дёргает, и мой поршень кашляет всухую, всё кашляет и кашляет.

Ещё кончая всухую, говорю:

— Чёрт. Серьёзно, это было что-то.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Склонившись вперёд, упираясь расставленными руками в стену, чуть подогнув колени, спрашиваю:

— Полегче нельзя? — говорю Тане. — Ты же не косилку заводишь.

А Таня сидит у моих ног на корточках, всё разглядывая скользкие вонючие шарики на полу, говорит:

— Ой блин, — поднимает струну красных резиновых шаров, демонстрируя её мне, и сообщает. — По идее здесь должно быть десять.

Там только восемь, плюс что-то вроде длинного отрезка пустой струны.

У меня дико болит задница; лезу туда пальцами, потом осматриваю их на предмет крови. При том, как мне больно, вообще удивительно, что всё тут не залито кровью.

И я, скрипя зубами, говорю:

— Весело было, правда?

А Таня отвечает:

— Нужно, чтобы ты подписал мою справку об освобождении, чтобы я могла уйти обратно в тюрьму, — опускает струну с шарами в свою чёрную сумку и добавляет. — А тебе, наверное, стоило бы сразу заглянуть в неотложку.