Крестьянин разглядывал серебряные блюда, золотые подвески и кулоны, которые сверкали на бархате под стеклом витрины. Этот бархат и яркое освещение магазина казались ему куда привлекательнее, чем комочки золота. Пришелец понимал, что ювелир присматривается к нему, присматривается с разных сторон, но продолжал хранить молчание. Он знал: надо проявить выдержку. А ювелир все затягивал и затягивал паузу, пока не убедился, что перед ним человек твердый.

– Как тебя звать? – спросил ювелир.

Крестьянин чуть сжался, помолчал еще немного, потом сказал как отрезал:

– А тебе что?

Ювелир потер пальцем нос сбоку, подумал.

– Где-то я тебя раньше видел.

– Может, и видел.

Будто не заметив полученного отпора, ювелир опять спросил.

– Ты сам-то откуда?

Посетитель поглядел ему прямо в глаза и ничего не ответил. Ювелир еще немного повертел в руках цепь, перекладывая ее с ладони на ладонь, подбрасывая вверх, словно хотел определить ее вес. И между делом, будто невзначай, снова подкинул вопрос:

– Как, ты сказал, тебя звать-то?

– Ничего я не говорил, – возразил человек, – кроме того, что это не твое дело.

И опять смерил его взглядом: мол, получил? Каково? Что теперь запоешь? А потом процедил:

– Если тебе не подходит, давай назад.

Ювелир все подбрасывал цепь, обдумывая ответ, потом решился:

– Это добро – краденое. Такого оборота человек не ожидал.

– Краденое?… – вздрогнув, повторил он. Но тут же сделал усилие и овладел собой. – Ладно, краденое. А ты разве краденого не покупаешь?

Ювелир понял, что перед ним – крепкий орешек. Он покачал головой, пряча в глазах усмешку:

– Ну, молоток!

Это городское выражение было крестьянину незнакомо, он отвернулся к выставленным в витрине блюдам и украшениям. А ювелир, расплываясь в улыбке, повторил:

– Молоток ты, говорю! – И, сжав кулак, показал: мол, вот такой парень, крепкий.

Человек понял. Он почувствовал удовлетворение, но ничего не сказал.

– Послушай-ка, что я тебе присоветую, – начал ювелир. Крестьянин опять уставился на бархат витрины. – Ты ведь четыре месяца назад уже приносил мне кое-что…

Посетитель перевел взгляд на подвески, но через мгновение нашелся и ответил:

– Ты же говорил, не помнишь, где ты меня встречал!

Ювелир бегло улыбнулся: «Ну, хват!» – и пробормотал:

– Боюсь я тебя. Да, боюсь. Уж так мне хочется купить, но, честное слово, боюсь.

Человек немного смягчился, начал поддаваться. Этого и надо было ювелиру. Он гнул свою линию:

– Боюсь, и все тут! Уж больно ты ловок, как я погляжу, себе на уме, да и упрям тоже. В два счета меня обставишь. На, забирай. Пока я мозгами не пораскину, эту штуку у тебя не возьму. Опасаюсь. – И, все так же пристально глядя человеку в глаза, подтолкнул к нему цепь по гладкому стеклу прилавка. – Ступай, предложи другим, кому раньше носил.

И тот заколебался, не зная, как поступить, пытаясь определить, не кроется ли за этими словами обман. Он всматривался в лицо ювелира, но цепи не брал. Почти примирительно он проговорил:

– Ничего я никому не носил…

Ювелир, который еще придерживал цепочку за кончик, понял, что сейчас посетитель угодит на крючок. Он провел рукой по лысине.

– Кому бы ты ни вздумал продать, будь осторожен. Гляди в оба!

– А чего мне глядеть? Небось не краденое, – возразил человек.

Но ювелир только еще раз доброжелательно, по-отечески повторил:

– Будь осторожен.

Теперь посетителю больше нечего было сказать, разве только снизить цену, но о цене вообще речь не заходила, он понятия не имел сколько. Поэтому он промолчал.

Ювелир, угадав ход его мыслей, неопределенно хмыкнул:

– А другие, из тех, кто видел, сколько давали?… Тогда крестьянин, отбросив уловки, пошел напрямую:

– Никто и не видел. Я сразу к тебе пришел. Но ювелир продолжал лукаво настаивать:

– Ну а те-то, прежние…

Человек все больше скатывался на роль просителя, он уже объяснял, силясь сохранить уверенность:

– Да я с самого начала прямо в твою лавку… Прошелся туда-сюда, поглядел; вижу, ты человек толковый, вот я к тебе и завернул. Коли ты с первого разу хорошо заплатишь, я и дальше к тебе приносить буду.

Теперь все было сказано.

Ювелир знал: сейчас надо поскорее воздать за это смиренное, почти униженное объяснение, чтобы оно не оставило осадка, который мог бы повредить всему дальнейшему.

– Я сразу понял: голова у тебя хорошо варит, – начал он. – Не зря я говорил, что боюсь тебя: умен ты, ой, как умен! Ну и слава Богу.