ВИКТОР ПАНОВ
СТАРИЧКИ
Залман Савельевич Ривкус, неторопливый, очкастый, отбыл немалый
срок заключения на Колыме и переселился в Находку, поблизости от Владивостока, на важную должность начальника врачебной службы громадной пересылки.
В мужской зоне пересылки в ожидании пароходов скапливалось до ста тысяч бывших солдат, а рядом, в женской, - до трех тысяч женщин.
В женскую зону в два больших барака привезли с Колымы старичков, списанных актами как негодных и к маломальскому труду. Отгородили дедушек от женщин колючей проволокой в один ряд, и на воротцах поставили самоохранника с палкой.
Старичкам требовался фельдшер. В мужской зоне пересылки фельдшеров бывало до двадцати. Залман Савельевич к дедам выбрал меня.
– Думаю, вы спокойнее других поведете себя поблизости от женщин, неприятностей не случится?
– Гражданин начальник, ценю ваше доверие.
– Я на это и рассчитываю. А если вас застанут с дамой, - он малость улыбнулся, - попадете в первый же этап куда-нибудь на край земли. Певек, Анадырь...
Женщины в зоне томились от безделья, ожидая корабль, и, конечно, с любопытством встретили колымчан, с которыми можно запросто поговорить через колючую проволоку. Молоденькая, приблизившись к проволоке, не стесняясь меня, сказала старику:
– Беременных не увозят за море сдохнуть. Удержаться бы на материке. Я ночью подкопаюсь под изгородь, как собака. Встретимся. Можешь?
– Ты мне в правнучки годна. Постыдилась бы.
– Найди мужика покрепче. Пайку отдам.
– Отступи, сучка, - вмешался самоохранник в их разговор.
– Вдарю меж рог. Покоя нет дряхлым.
В дальнем конце тесно заселенного барака отгородили лечебную комнатку с лекарствами, с моей постелью на нарах. Из маленького окошка падал слабый свет; касался стекла серо-войлочный стебель горькой полыни, милый мне, давнему жителю голых зон с вытоптанной землей.
Я был доволен комнатушкой. Оставалось подыскать толкового санитара.
Некоторые из старичков могли помогать при раздаче лекарств, сказать по-латыни что-нибудь из Горация, упомянуть вручение консульской власти Цицерону, ведь с Колымы возвращались ученые, инженеры старой закалки, теперь списанные актами как изношенные вещи. Мой санитар до заключения был профессором в киевском институте.
Заглянул к нам Залман Савельевич, побеседовал со мной, с киевлянином, пожелал успехов.
– Дружнее работайте.
Лекарств имелось в достатке, и старички охотно пили их, выстраиваясь в очередь к санитару. Главным снадобьем был стланик, густой, как мед, темный, коричневатый. Готовился он из хвои низкого кедровника, зарослями покрывавшего сопки, смолой пах, лесом - сильное, горькое средство против цинги. Санитар черпал стланик из бочки, как мед.
– Неполную ложку дал мне! Добавь!
– жаловался престарелый дед.
– Начальник добавит! Иди! Очередь не задерживай.
Некоторые, выпив свои порции из подставляемых посудинок, снова становились в очередь.
– Ты уже взял! На три дня бочки не хватает. Тянешься с кружкой, совести нет, - сердился бывший профессор.
– Дай ты ему по морде!
– кричали из очереди.
– Другим не хватит! Глотают лекарство, шакалы! Куда смотришь?
– Доктор, смени санитара! Приятелей завел. Хохлюга.
– Нет у меня приятелей у бочки, - отвечал профессор.
– Всем даю одинаковую порцию. Сплетники - от нечего делать.
Киевский профессор и мне мало нравился. Он плохо мыл пол, не всюду стирал пыль влажной тряпкой и уж, конечно, не порывался заправлять мою постель, хотя другой санитар заправил бы фельдшерскую постель, ведь я был у стариков единственным начальником. Любой из четырехсот сактированных, стесненных в двух бараках, охотно согласился бы помогать мне, чтобы в уголке у фельдшера избавиться от сутолоки, а главное - съесть добавочные ложки баланды, каши.
Санитар был мягковат в обращении со всеми, а со мной даже ласков, но мог вдруг задремать, заторопиться что-то сделать, часто пустяковое.
В бараках находилось немало так называемых буржуазных националистов Украины, Армении, Грузии, Прибалтики. Мой помощник говорил о Тарасе Шевченко, Иване Франко, о гетманах, пускался в историю Украины. Раз приятно послушать бывшего профессора, два, три, но не постоянно. Не сумел он подружиться и с поварихами, жидковатую баланду приносил, мало каши...
– Дают порцию. Женщинами не интересуюсь, - оправдывался он.
– Повариха что-то рассердилась...
– Но вы бы как-то повежливее там...
– Да ну их, знаете... Сходили бы сами туда. Молоденькие. Шутят.
Пришлось нам расстаться. Профессора заменил маленький армянин, ловко работавший на раздаче лекарств, он мог отлично помыть пол, не гнушался заправить мою постель.
– Считаю за свое удовольствие. Одеяльце на воздухе похлопаю. Не беспокойтесь. Нужна форточка.
Обходителен он был и с заключенными.