Жил я все еще в бараке пекарей и поваров. В барак прокрадывались женщины из соседней зоны, отгороженной колючей проволокой. На воротцах между зонами стоял дежурняк из нашего брата, часто падкий на крупную взятку. Он пропускал женщину для встречи с поваром или пекарем, а я выходил из барака последить, чтобы не зашел к нам дежурняк из вольняшек. Разумеется, за подобные обязанности мне приплачивали хлебом. Каких только сожительниц не было у пекарей и поваров! Смелые, трусливые, отчаянные, хохотуньи, умеющие быстро скрыться под нарами от зорких глаз дежурных. Некая Нина говорила пекарю: "Петя, чёрнага ни хачу от буханки, белага хачу! Атдельна испяки мне булачки, пахрустывала бы корачка с маслом. Павлушка Маньки испек булачки..." Мечтали забеременеть, чтобы избавиться от ненавистных работ, сократить срок пребывания в лагере.
ВИКТОР ПАНОВ
БОЧКА
Доктор Лореш в белом халате погуливал у больницы, заложив руки за спину, щурился на солнце. Недавно в тюрьме мы сидели рядом несколько месяцев, сдружились. Я пожаловался:
– При комиссовке вольные доктора поставили мне вторую категорию труда - иди в бригаду на общие или в зоне уборные чистить.
– Сурово.
– Лореш скрестил руки.
– Поговорю со своим начальством о вас. Категория труда - в руках у медиков.
Очередная комиссовка. Врачи поставили в мой формуляр третью категорию труда. Я мог заниматься легким делом. Относил мертвых в морг, помогал при вскрытии трупов, рылся в кишках, тонких, как бумага, только не понимал, зачем что-то разыскивать в утробе мертвеца, когда ясно - умер от голода.
Жилось мне лучше многих. Утром не срывался с постели в минуты подъема, как все, не шел на работу в строю, не запрягался в тачку, а в зоне мог посидеть на крыльце, с кем-то побеседовать, встретить у тропинки ромашку, колокольчики небесно-голубые, клевер, мог зайти к разговорчивому культурнику, заглянуть в газеты.
Жил я все еще в бараке пекарей и поваров. В барак прокрадывались женщины из соседней зоны, отгороженной колючей проволокой. На воротцах между зонами стоял дежурняк из нашего брата, часто падкий на крупную взятку. Он пропускал женщину для встречи с поваром или пекарем, а я выходил из барака последить, чтобы не зашел к нам дежурняк из вольняшек. Разумеется, за подобные обязанности мне приплачивали хлебом. Каких только сожительниц не было у пекарей и поваров! Смелые, трусливые, отчаянные, хохотуньи, умеющие быстро скрыться под нарами от зорких глаз дежурных. Некая Нина говорила пекарю: "Петя, чёрнага ни хачу от буханки, белага хачу! Атдельна испяки мне булачки, пахрустывала бы корачка с маслом. Павлушка Маньки испек булачки..." Мечтали забеременеть, чтобы избавиться от ненавистных работ, сократить срок пребывания в лагере.
Однажды Нину чуть не застали в бараке, но успела она улечься в постель, высунуть из-под одеяла ноги в мужских сапогах и накрыть голову фуражкой, чтобы дежурняк принял ее за уснувшего мужика.
– Не боюсь вертухаев, - уверяла она хвастливо.
Нарядчик увидел меня.
– Чисти уборные. Санчасть приказала. Или - в оглобли на тачку.
– У меня третий труд. Формуляр возьми.
– Видел твой формуляр. Второй поставят. Гринберг из санчасти рассвирепела. Твое дежурство у склада не забывают.
– А ей-то что?
– Не вдаюсь в подробности. Выполняй.
От поваров и пекарей пришлось немедля выселиться.
– И порог не переступай к нам, - сказал дневальный Павел Мещеряков, мой дружок.
– Вынесу тебе покушать. Сам понимаешь...
Жили чистильщики уборных в маленькой пристроечке к бараку. В комнату в рабочей обуви не входили. Жилье прибрано: кровати заправлены, на полке аккуратно расставлены книги. Пахло дегтем и карболкой.
Сосед по топчану - латыш Вольдемар. Высок, плечист, лицо широкое, мало исхудалое, молодое, хотя на висках густая проседь. На тумбочке его фиалки, что встречаются по травянистым склонам и полянам. Я склонился над цветами.
– Зона большая, - сказал Вольдемар, - прежде тут была усадьба пригородного совхоза, сорняков много, растут быстро, только в предзоннике около проволоки черная земля. Слежу за порядком в хибарке. Люблю чистоту, проветриваю жилье... А как вы насчет запахов?
– В камере терзала параша. В мертвецкой едва терпел... И здесь не обрадовался, хотя не очень пахнет в уборных.
– А почему не очень? Едим обезжиренное. Конские запахи...
С детства умел я работать метлой и лопатой, а разбрызгивать растворы карболки, хлорной извести скоро научился у Вольдемара.
– Не спеши, - советовал он.
– Не пачкайся. Аккуратнее.
Велик наш поселок. Семь уборных, из них в четырех по десять мест, в остальных - поменьше, есть и по одному, например в нужнике для вольняшек.
Отхожие расположены подальше от бараков, поближе к предзонникам и хорошо просматривались часовыми со сторожевых вышек. Параши в бараке на ночь не ставились, отчего и с малой нуждой приходилось быть под зорким глазом.
Утром, с первых минут подъема, работы было много, но часам к десяти мы почти управлялись. Оставалось вывезти за зону несколько бочек с фекалиями, но тут мы уже не спешили - ведь пустая бочка возвращалась с полей часа через полтора. В это время лежи, читай, прогуливайся. Вольдемар похвастался:
– Всю библиотеку перечитал, а многие книги - по два раза.
– Не сердится библиотекарь, не пахнут?
– А я их перед сдачей легонько раствором извести или карболкой. Живем. Терпим. Многие отдают концы после общих работ...
В Первую мировую войну с Германией Вольдемар служил в латышском полку. В конце 1916 года из восьми полков образовали латышскую дивизию. Латыши не столько дрались с немцами, сколько мечтали о самостоятельной Латвии, о своем государстве. В семнадцатом в декабре охраняли Смольный, занятый правительством. Оберегали переселение власти из Петрограда в Москву, спасали Советы во время эсеровского мятежа...
– Если бы не мы - крышка большевикам бы, - этими словами Вольдемар обычно заканчивал свои рассказы о годах революции.
– За что же вам - десятку?
– За латышских стрелков. Похваливал. Другие получили вышки...
Кроме Вольдемара я подружился с Леоновым. Он отвозил бочки фекалиев из лагеря. Ласково поглаживал бархатистые губы лошади, запряженной в телегу с бочкой, поправлял сбрую. В бараке скидывал кепку с широкой розовой лысины, долго мыл руки, не скупясь на черное дегтярное мыло, которое давалось нам от санитарной службы. Перед едой мелко крестился, ел медленно, не ронял и мельчайшей крошки хлеба. Книжек не читал. Любил вспоминать свою деревню около речки и дубовой рощи. Помимо работ на колхозных гектарах он выращивал полоску гречихи на приусадебном участке. Своей крупы хватало семье на год. От пяти-шести домиков пчел бывала постоянная взятка меда.