А я и сказать ничего не могу. Даже выругаться как следует не могу. Я прямо падаю.

Тогда говорит кто-то сбоку:

– Давай, - говорит, - солдат, клади свово друга моему коню на загривок.

Я положил. Я, помню, "спасибо" сказал и взвалил своего бедного Зыкова на теплую лошадиную шею. Ну, он повис и руки свесил. А я дальше пошел.

Уже темно стало. Уж звезды наверху замигали, когда мы въехали в село Бандурово, Марьевской волости, Луганского уезда.

И помню, что мы на каком-то дворе долго чего-то ждали. Тут часовые стоят, тут Зыков лежит на земле у колодца, а я на корточках рядом сижу и плачу.

Может быть, у меня нервы расстроились, может быть, я устал, но мне тяжело было, товарищи, смотреть, как помирает мой друг.

Он дышал еще. Но так, знаете, - невесело и нечасто. Вздохнет, замычит, головой поерзает - и снова молчит. И кровь уже не идет с виска. А это худо.

Я говорю:

– Зыков!

А он молчит. И глаз не открывает. И ушами не шевелит.

Я говорю:

– Зыков!.. Да брось!.. Не журысь!
– говорю.
– Все ладно будет. Ошибка ведь вышла. Ведь это наши, буденновцы, - говорю, - со звездочками. Завтра мы, - говорю, - Зыков, сами наденем звездочки и пойдем до Буденного знакомиться. Вот я тогда и скажу: "Товарищ Буденный, позвольте вам познакомить мово друга Василия Семеновича Зыкова. Он - первый герой на нашем земном шаре..." Зыков, ты слышишь? А Буденный тебе ответит: "Да, - скажет, хороший ты парень и вид у тебя боевой, но только служить тебе не у белой сволочи, не у Деникина, а в особом отряде товарища Заварухина". И пошлет тебя к нам в часть. Ты хочешь, - говорю, - Зыков, к нам в часть?

Чепуху, конечно, я говорю, потому что Зыков не слышит, молчит и лежит у колодца, как дерево.

Тут отворяются двери, и из дому кричат:

– Пленных!

Это я-то пленный!.. Подумайте только: буденновец к Буденному в плен попал!

Ну, вводят меня в избу. В избе, понятно, и хлебом, и щами, и керосином воняет, под иконами стол стоит, на столе - молока кувшин и английский маузер. А за столом сидит молодой парень в кавказской рубахе. И другой рядом с ним - в кепке. И еще, с бородой - у окна. И еще какие-то - я не помню.

– А ну, - говорят, - ходи, голубчик, сюда, поближе.

Зыкова кладут на лавку, а я подхожу к столу.

Все они разглядывают меня, как будто я не человек, а чудо. Потом они начинают писать акт.

– Фамилия?
– спрашивают.

Я говорю:

– Трофимов Петр Васильевич.

– Чего?
– говорят.

Я говорю:

– Я не могу вам громко отвечать, у меня горло чернилами смазано.

– Фу, - говорят, - чумовой!

Я говорю:

– Что?

Они говорят:

– Рядовой?

– Да, - говорю, - особого отряда товарища Заварухина боец.

– Как!
– говорит парень, который в кавказской рубахе.
– Ты заварухинец?

– Ну конечно, - говорю.

– Что за чепуха! Товарищи, где вы его взяли?

А те говорят:

– Заливает, товарищ комиссар. С мамонтовской дивизии чистокровный разведчик. Вот документики.

И кладут перед ним на стол зыковский военный билет.

Я говорю:

– Ну так что ж? Это - Зыков. Он беглый мамонтовец. Это верно. А я Заварухина боец. Я вез, - говорю, - секретный пакет к товарищу Буденному.

– На чем это, - спрашивают, - вез?

– На Негре, - говорю.

– На каком негре? Ты, - говорят, - голубок, не в Африке. Ты, голубок, в Российской республике.

– Да, - говорю, - я знаю, что я в Российской республике. Но Негр - это лошадь.

– Да? А где же она, твоя лошадь?

– Потонула, - говорю.

– Это лошадь-то потонула?

– Да, - говорю, - представьте себе... Затянул чересчур подпругу, ну, с ней в воде худо стало.

– Вот, - говорят, - чудеса какие! Ну, а пакет-то твой где?

– Ну где?
– говорю. Обозлился я, помню, страшно.
– Где?
– говорю. Съел!

Как загогочут:

– Хо-хо-хо!

Не верят, понимаете... Ни одному моему слову не верят. Думают, я треплюсь.

Я говорю:

– Вот у меня и спина вся исстегана. Видите? Что, я сам себя, что ли, шомполами отхлестал?

И тут я задрал рубаху и показал. И тому, который в кавказской рубахе, и тому, который в кепке, и тому, который стоял у окна, с бородой.

У окна, с бородой, говорит:

– Это да. Это так невозможно себя самого исхлестать. Это верно. Вон ведь как, черти, излупцевали! Кто это тебя так?

Я говорю:

– Мамонтовские казачишки.

– А, - говорят.
– Что же с ним делать? Может быть, он и верно наш. Кто его знает... Документы у тебя есть?

Я говорю:

– Нету. Все съел. Вы, - говорю, - самое лучшее, телеграмму пошлите к товарищу Заварухину. Он вам ответит.

– Эвона, - говорят, - от Заварухина три дни известий нету. Где он и что с ним - аллах ведает.